ОТГОЛОСКИ (ПОСТ)ГЕРОИЧЕСКИХ ВОЙН: ТЕЛА, АФФЕКТЫ, ЭМОЦИИ
Echoes of post-heroic wars: bodies, affects, emotions

В последние двадцать лет количество работ на стыке истории тела, военной антропологии и истории эмоций существенно растет: эта проблематика привлекает не только историков, но и археологов, сотрудников музеев, искусствоведов, журналистов, психологов, независимых исследователей¹. Рецензируемое издание выступает показательным примером такого сотрудничества. В каком контексте формируется сегодня интерес к понятию аффекта? Что оно дает для понимания современных асимметричных конфликтов? Насколько они отличаются от столкновений XIX – первой половины ХХ в.? Имеет ли смысл называть их новыми² или постгероическими³ войнами?

В центре внимания коллективной монографии «Враждующие тела: телесность, материальность и способность к трансформациям» под редакцией Пола Корниша из Имперского военного музея в Лондоне и профессора Николаса Сондерса из Бристольского университета⁴ оказываются стратегии выживания комбатантов и физические отголоски войны, которая никогда не заканчивается в день подписания перемирия. Редакторы сборника начинают свое «Введение» с тезиса: «Предельное насилие, которое предполагается на войне, имеет, прежде всего, телесную природу. Война оставляет свои следы именно на телах и внутри них» (1). Условно книгу можно разделить на три части:

Несколько ее глав посвящены воплощению - навязыванию рамок артикуляции телесного опыта и интериоризации дисциплинарного контроля, превращению его из внешних требований во внутренние бессознательные привычки. Так, например, Анна Карден-Койн из университета Манчестера в главе «Внутри боли: молчание, рассказы и тела солдат» рассматривает свидетельства о широко распространенной стоической молчаливости раненых во время первой мировой войны. На материале 25-ти дневников комбатантов автор доказывает, что их нарративы и саморефлексия в значительной степени оказываются опосредованы установками военной медицины: «Эта глава посвящена тому, как военные госпитали формируют пространство, внутри которого боль отслеживается и конструируется, а классовые и гендерные коды формируют смысл и стратегии выражения боли» (54). Боль ощущается как предельно субъективный телесный опыт, но артикулируется она в рамках определенного института (военного госпиталя), благодаря специфической культуре ухода за ранеными, вопросам и действиям медиков, социально закрепленным нормам поведения и представлениям о благородстве, мужестве (маскулинности)⁵ и т.д. Особенностью данного подхода представляется вынесение за скобки собственно физиологической составляющей боли⁶. Задачей исследователя становится преодоление крайностей избыточного психологизма и социального конструктивизма через поиск точек пересечения максимально приватного (субъективных ощущений боли) и публичного (культуры ухода за ранеными), а также анализ повседневных практик взаимодействия в госпитале. Близкая проблематика рассматривается в главе «Материальная культура и уход за ранеными после первой мировой войны в Великобритании» Джеффри Резника из американской Национальной медицинской библиотеки.

Главы «‘Возвращение мертвых домой’: легальная и нелегальная репатриация тел погибших во время и после первой мировой войны» Доминика Дендувена из бельгийского музея в Ипре; «Пропавшие и найденные на полях Фландрии: антропологические и археологические исследования останков в проекте А19, Ипр, Бельгия» Педро Пайпа и Джаниек де Гриз; а также «Отсутствующие тела: судьба проигравших в гражданской войне в Испании» Альфредо Гонсалес-Руибал из Испанского музея научного наследия рассматривают судьбу солдатских тел и ритуалы траура по погибшим, пытаясь также избежать навязчивого психологизма. А. Гонсалес-Руибал, например, добивается этого через напрямую отсылку к исследованиям экономии телесного наказания М. Фуко. Объектом его анализа становится франкистский террор в Испании, включавший не только аресты и пытки «неблагонадежных», но и похищения: «Прошедшее пытки, демонстрируемое или скрываемое тело как объект противоречивой экономии наказания играло центральную роль в фашистской идеологии 1930–1940-х гг. <…> Военное насилие, пытки и казни рассматривались как всего лишь хирургическая операция по удалению нездоровых элементов социального тела» (170). Важно, что «политика исчезновения» работала не только на символическом уровне (метафорически приравнивая республиканцев к «грязным дикарям», «животным» или «насекомым»), оправдывающем физический террор. Она была нацелена на эмоционально-аффективную сферу и телесные ощущения – страх, отвращение, стремление к выживанию. Поэтому перед историком встает важный вопрос: как работать с этим до-символическим уровнем? Следует ли исследователю присоединиться к ритуалам траура, которые важны для потомков жертв, или же дистанцироваться от них, настаивая на различии прошлого и настоящего? Чаще всего современные историки занимают компромиссную позицию, пытаясь регулировать движение на перекрестке памяти в рамках сложившейся профессионально-корпоративной культуры⁷.

Второй, небольшой, но, возможно, наиболее любопытный блок материалов посвящен движению от телесного опыта к социальным и культурным практикам. Эта стратегия парадоксальным образом объединяет бывшего морпеха Марка Бёрчелла (автора главы «Движения опытных: эволюция коммандос») и египетского журналиста Халида аль-Бери, в молодости примыкавшего к радикальным исламистам (глава «Мой ближний враг»). Оба они утверждают, что влияние дисциплинарной власти «сверху» лишь накладывается на повседневные практики, автоматические действия и аффекты, порождаемые на телесном уровне и служащие мобилизации организма ради выживания. Например, М. Бёрчелл подробно описывает армейские тренировки, и прежде всего, «Движение через пространство, [которое] предполагает установление отношений между телом и окружающими его объектами. <…> В результате тренировок с оружием тело запоминает серию движений, заканчивающихся положением для стрельбы. Этот комплекс технических действий должен автоматически воспроизводиться мышечной памятью из любого положения» (212). Какие-либо властные нарративы лишь закрепляют и легализуют эти практики – фиксируют их как осознанную идентичность. Они оказываются встроены в функциональные сети тренировок, скорее, как надстроечный (вторичный) фактор, а не исходный посыл для организации телесного опыта. Более того, эти нарративы могут меняться в зависимости от функционала, выполняемого солдатом: «В ходе тренировок нарратив “рекрутов, которые терпят издевательства” сменяется “преодолением любых предстоящих трудностей”» (214).

Третья часть глав предполагает обращение к вещам, оказывающимся на стыке телесного и дискурсивного. Трофеи, фамильные реликвии, ордена и фотографии рассматриваются при этом как материальные носители или «протезы»⁸ памяти, а не просто символы или метафоры. «Фамильные реликвии обычно рассматриваются как метафоры власти, авторитета предков, материализованный индекс генеалогии. Однако вещи, оставшиеся от прошлого, представляют собой не просто лингвистический троп. Их значимость и авторитет опирается на тот факт, что они были неотъемлемой частью чего-то или кого-то – они работают скорее как метонимия⁹, чем как метафора. <…> Часы, очки, кольца, ручки, бумажники, расчески и обувь, которые бережно хранят потомки погибших, – это не просто их личные вещи, но важная часть их тел и телесных привычек», – отмечает А. Гонсалес-Руибал (176).

Сара Фарман в главе «Сомнительные конфликты и тела солдат: вспоминая Вьетнам с черноногими» описывает коммеморативные практики индейцев указанного племени, которые опираются на хранение трофеев, медалей, военной формы и одежды. Почти все ветераны имеют материальную память о войне, которая оказывается скорее предметом гордости, чем скорби.

Работу трагического нарратива, опирающегося на ритуалы скорби и траура, рассматривают Джеймс Тайлор в главе «Лагерная форма как орудие подавления и символ Холокоста» и Хелен Эванс – «В их обуви: хранение и экспозиция в американском музее памяти о Холокосте». Здесь анализ символического уровня (проблем репрезентации) выходит на передний план, во многом отодвигая собственно материальность вещей. Даже запах оказывается в этом контексте чисто социальным феноменом (160). Показательно, что оба автора занимают весьма осторожную позицию в отношении «индустрии Холокоста» – их тексты нацелены скорее на критику или деконструкцию сложившихся техник репрезентации.

Более сбалансированную позицию занимает Николас Сондерс в главе «Тела и деревья: материальность ландшафтов Великой Войны», рассматривая многочисленные артефакты «траншейного искусства» первой мировой, а также трансформацию метафорических отношений, связывающих человеческие тела и деревья, – от мирового древа и креста в христианской культуре до повседневного материала крестьянской жизни. Работу с такими объектами (от сувениров до мемориалов павшим товарищам) можно интерпретировать как воплощение ностальгии: «Их изготовление и украшение представляло собой креативную запись эмоций и памяти, которые занимали лиминальное пространство – между миром и войной. Такие объекты могли вызывать ностальгию, связывая людей с довоенным миром» (28). Однако автора в равной степени интересует и физическое изменение ландшафтов (земли, лесов) в ходе Великой войны, которое он скорее феноменологически описывает, чем включает в сложившийся культурный нарратив «механической войны эпохи модерна».

Пол Корниш в главе «Противозаконные ранения: кодифицируя связь пуль и тел» рассматривает полемику о запрете пуль «дум-дум» на рубеже XIX-XX вв. и границах ущерба, который «допустимо» наносить на войне. Как убедительно доказывает автор, решения Гаагской мирной конференции, а также использующая страх тяжелых ранений и гуманистическую риторику полемика в прессе стали лишь поверхностным эффектом, тогда как подлинные причины запрета лежали в сфере технологической – проблемы смещения центра тяжести пули в обычных боеприпасах, стандартизация калибров и т.д. «<…> Именно технологическая материальность, а не декларативные документы, управляет отношениями между объектами и человеческими телами во время конфликта» (19).

Таким образом, важно отметить, что обращение представителей военной антропологии к проблематике телесного не является цельной аналитической стратегией – внутри нее возможны разные подходы и теоретические приоритеты (феноменологический, исследование аффектов и эмоций, деконструкция властного дискурса, гендерный анализ воплощения маскулинности и т.д.). Однако общим моментом, объединяющим авторов книги, представляется акцент на физическую (телесную, материальную) механику власти, не укладывающуюся в рамки психологической (сознательной) мотивации. Внимание большинства глав «Враждующих тел» привлекают проблемы феноменологического описания воздействия войны на тела и психику комбатантов. Однако такой ход лишь частично позволяет раскрыть механизмы взаимодействия сознательных и бессознательных импульсов поведения. Именно детальное отслеживание стратегий и тактик такого взаимодействия представляется сегодня предельно актуальным как для военной, так и для исторической антропологии в целом. По сути, речь идет о тех же корреляциях между символическим и телесным, которые Джудит Батлер рассматривает в своей работе «Bodies that Matter» – тела здесь одновременно материальны и наделяются символическим значением¹⁰.

БИБЛИОГРАФИЯ

Калдор М. Старые и новые войны: организованное насилие в глобальную эпоху / Пер. с англ. А. Апполонова, М. Дондуковского. М.: Изд-во института Гайдара, 2015. 416 с.

Тоштендаль Р. Профессионализм историка и историческое знание / Пер. А.Ю. Серегиной. М.: Новый хронограф, 2014. 346 с.

Battlefield Emotions 1500–1800: Practices, Experience, Imagination / Ed. E. Kuijpers, C. Haven. Palgrave Macmillan, 2016. 326 p.

Beyond the Dead Horizon: Studies in Modern Conflict Archaeology / Ed. by N. Saunders. Oxford: Oxbow, 2012. 240 p.

Bodies in Conflict: Corporeality, Materiality and Transformation / Ed. by P. Cornish, N. Saunders. N.Y.: Routledge, 2014. 250 р.

Bourke J. Dismembering the Male: Men's Bodies, Britain, and the Great War. University of Chicago Press, 1996. 336 p.

Bourke J. The Story of Pain: From Prayer to Painkillers. Oxford University Press, 2014. 416 р.

Butler J. Bodies that Matter: On the Discursive Limits of Sex. N.Y.: Routledge, 2011. 256 p.

Emotions, Politics and War / Ed. by L. Ahall, T. Gregory. N.Y.: Routledge, 2015. 262 p. Contested Objects: Material Memories of the Great War / Ed by N. Saunders, P. Cornish. Abingdon, N.Y.: Routledge, 2013. 336 p.

Kinder J.M. Paying with their Bodies: American War and the Problem of the Disabled Veteran. University of Chicago Press, 2015. 368 p.

Landsberg A. Prosthetic Memory: The Transformation of American Remembrance in the Age of Mass Culture. Columbia University Press, 2004. 240 p.

Luttwak E. Toward Post-Heroic Warfare // Foreign Affairs. 1995. Vol. 74. No. 3. P. 109–22.

Moscoso J. Pain: A Cultural History. N.Y., London: Palgarave Macmillan, 2012. 316 p.

Sylvester C. War as Experience: Contributions from International Relations and Feminist Analysis. N.Y., Abingdon: Routledge, 2015. 262 p.

REFERENCES

Kaldor M. Starye i novye vojny: organizovannoe nasilie v globalnuju jepohu. M.: Izdatelstvo Instituta Gajdara, 2015. 416 p.

Toshtendahl R. Professionalizm istorika i istoricheskoe znanie. M.: Novyj hronograf, 2014. 346 p.

Battlefield Emotions 1500-1800: Practices, Experience, Imagination / Ed. by E. Kuijpers, C. Haven. Palgrave Macmillan, 2016. 326 p.

Beyond the Dead Horizon: Studies in Modern Conflict Archaeology / Ed. by N. Saunders. Oxford: Oxbow, 2012. 240 p.

Bodies in Conflict: Corporeality, Materiality and Transformation / Ed. by P. Cornish, N. Saunders. N.Y.: Routledge, 2014. 250 р.

Bourke J. Dismembering the Male: Men's Bodies, Britain, and the Great War. University of Chicago Press, 1996. 336 p.

Bourke J. The Story of Pain: From Prayer to Painkillers. Oxford University Press, 2014. 416 р.

Butler J. Bodies that Matter: On the Discursive Limits of Sex. N.Y.: Routledge, 2011. 256 p.

Contested Objects: Material Memories of the Great War / Ed by N. Saunders, P. Cornish. Abingdon, N.Y.: Routledge, 2013. 336 p.

Emotions, Politics and War / Ed. by L. Ahall, T. Gregory. N.Y.: Routledge, 2015. 262 p.

Kinder J.M. Paying with their Bodies: American War and the Problem of the Disabled Veteran. University of Chicago Press, 2015. 368 p.

Landsberg A. Prosthetic Memory: The Transformation of American Remembrance in the Age of Mass Culture. Columbia University Press, 2004. 240 p.

Luttwak E. Toward Post-Heroic Warfare // Foreign Affairs. 1995. Vol. 74. No. 3. P. 109–22.

Moscoso J. Pain: A Cultural History. N.Y., London: Palgarave Macmillan, 2012. 316 p.

Sylvester C. War as Experience: Contributions from International Relations and Feminist Analysis. N.Y., Abingdon: Routledge, 2015. 262 p.