РИТОР ИСОКАСИЙ: ПОРТРЕТ ПОЗДНЕАНТИЧНОГО УЧИТЕЛЯ И ПОЛИТИКА
Isocasius the Rhetor: Late Antique Teacher and Statesman

Ритор Исокасий был одним из самых заметных представителей восточноримской интеллектуальной элиты V в. Сведения о его деятельности встречаются в источниках V–VI вв.: с ним вел переписку епископ Феодорит Кирский¹; о нем упоминалось в сирийских актах II Эфесского собора², история его чудесного исцеления была включена в составленный в середине V в. сборник чудес Св. Феклы³; наконец, в VI в. антиохийский летописец Иоанн Малала передал рассказ о конце его карьеры в своей «Хронографии»⁴. При этом вниманием исследователей Исокасий избалован не был – литература о нем ограничивается лаконичными заметками в PLRE II, PGRSRE и просопографическом приложении к труду Р.А. Кастера⁵. Настоящая статья призвана заполнить эту историографическую лакуну и осветить жизнь учителя красноречия и царедворца в интеллектуальном и религиозно-политическом контексте его эпохи.

Родиной Исокасия были Эги Киликийские (Malal. XIV.38) – город, стоявший на пути из Анатолии в Сирию (Theodos. Sit. terr. sanct. 86 (ed. J. Gildemeister)), здесь находилась якорная стоянка, обслуживавшая суда, проплывавшие южным побережьем Малой Азии (Strab. XIV.5.18). Удобное расположение сделало Эги важным экономическим центром, на ежегодную сорокадневную ярмарку сюда приезжали купцы со всей империи (Theodos. Op. cit. 85; Theod. Ep. 70). Главной достопримечательностью Эг был знаменитый оракул Асклепия⁶, одно из самых почитаемых святилищ покровителя врачевания⁷. Культовый центр пережил расцвет в III в.⁸ и, несмотря на попытки первых христианских императоров закрыть «капище»⁹, продолжал привлекать паломников в течение всего IV в.¹⁰ Зависимость местных элит и торгово-ремесленного населения от функционирования святилища¹¹ способствовала длительному сохранению язычест-ва среди жителей Эг, продолжавших почитать своего бога-покровителя¹² и после запрета на отправление древнего культа¹³. К числу религиозных консерваторов принадлежала и семья Исокасия. Данные о социальном статусе его родителей не сохранились, но судя по тому, что им хватило средств дать сыну достойное образование, семья была, по меньшей мере, зажиточной, не ниже куриального звания¹⁴. О времени рождения Исокасия можно судить лишь по косвенным данным – вероятно, ок. 400 г.¹⁵

Малала называл Исокасия «очень ученым человеком» (σφόδρα λογικός – loc. cit.), о чем свидетельствует и его карьера – должность муниципального ритора Антиохии, тем более пост квестора священного дворца мог заполучить лишь человек рафинированной культуры. Видимо, Исокасий прошел стандартный куррикулум позднеантичного аристократа¹⁶. Обучение мальчика из благородной семьи начиналось с заня-тий с педагогом или посещения буквенной школы. После этого приходила пора лекций грамматика, который учил чтению, письму и нормам правильного «аттического» произношения, отличавшего человека пай-дейи от черни. Тогда же сыновья местной элиты приобретали первые навыки составления и произнесения речей. В 12–13 лет они приступали к занятиям в риторической школе родного города или одного из крупных образовательных центров империи. Одаренный юноша из Эг, расположенных в нескольких днях пути от Антиохии¹⁷, скорее всего, отправился изучать риторику в столицу Востока, где «давно укоренилось и достигло процветания дело красноречия» (Lib. Or. XI.192)¹⁸.

Дальнейшая карьера Исокасия дает дополнительные аргументы в пользу того, что его студенческие годы прошли на берегах Оронта. Как уже отмечалось, впоследствии Исокасий занял пост городского ритора Антиохии. Кандидатов на эту должность утверждала курия¹⁹. Малоправдоподобно, что антиохийская знать могла одобрить выдвижение никому неизвестного чужестранца. По-видимому, среди друзей Исокасия были влиятельные представители местной аристократии, которые поддержали его кандидатуру. Эти знакомства могли завязаться в период ученичества. С точки зрения носителей позднеантичной образовательной традиции, юноши должны были обрести в школе новый дом, в на-ставнике второго отца²⁰, а в соучениках новых братьев. Зачастую между «братьями» завязывались крепкие связи, сохранявшиеся на всю жизнь²¹. Если гипотеза об обучении Исокасия в Антиохии верна, то ко времени его вступления в борьбу за пост главного ритора многие из его школьных товарищей-антиохийцев уже должны были войти в состав курии и имели возможность помочь другу получить желанную должность.

Малала именовал киликийца «философом» (loc. cit.) из чего можно сделать вывод, что после завершения курса риторики тот некоторое время изучал философию. Основываясь на свидетельстве хрониста, некоторые исследователи заявляли (впрочем, без какой-либо внятной аргументации), что впоследствии открытая Исокасием школа специализировалась на преподавании «любомудрия»²². Однако современные Исокасию авторы Феодорит Кирский и составитель «Miracula», неоднократно называвшие Исокасия учителем красноречия, ни разу не упоминали о том, что ритор интересовался вопросами философии или преподавал соответствующий курс. Вероятно, сообщение Малалы не следует воспринимать буквально – в «Хронографии» термин «φιλόσοφος» применялся не только по отношению к «профессиональным» философам, но и для характеристики вообще любого мудрого человека²³.

Окончив обучение, Исокасий посвятил себя преподаванию. Согла-сно автору сборника чудес первомученицы Феклы, он вернулся в Эги и открыл грамматическую школу, а затем перешел на новую ступень учительской карьеры и начал преподавать риторику (MT. 39)²⁴. К этому этапу его педагогической карьеры относится анекдот, переданный составителем «Miracula». По сообщению агиографа, страдая от болезни, Исокасий решил заночевать в расположенной неподалеку от Эг христианской церкви. Во сне к ритору, якобы явилась мученица и подсказала лекарство от его недуга. Комментируя чудесное исцеление, автор с не-доумением отмечал, что, несмотря на помощь святой девы, киликиец остался язычником (MT 39)²⁵. Маловероятно, что история визита идолопоклонника в христианский храм является плодом воображения автора сборника – он был современником Исокасия, жил в соседнем городе и уверял, что слышал об этом от достоверного информатора (ibid.).

Устроенный ритором сеанс сомнотерапии подозрительно напоминал языческий обряд инкубации, практиковавшийся в эгинском святилище Асклепия по крайней мере с I в.н.э.²⁶ По данным Зонары, в середине IV в. колонны, некогда подпиравшие своды эгинского асклепейона, были использованы христианами для украшения одной из городских церквей (Zon. XIII.12(63)). В том случае, если Зонара говорил о храме Феклы, посещение ритором церкви приобретает новый смысл. Язычники той эпохи полагали, что сила древних богов продолжала жить в руинах их поруганных святилищ²⁷. Если, ритор разделял эти убеждения, то он, по-видимому, верил в то, что целительная сила божественного лекаря сохранилась в выломанных из его храма колоннах. Таким образом, мы имеем все основания полагать, что Исокасий пришел в церковь не в поисках уединения, как считал автор «Miracula», а в надежде получить помощь бога. Суровые антиязыческие эдикты христианских августов конца IV – начала V в., поставившие вне закона все языческие ритуалы, не позволяли ему открыто огласить мотивы своего посещения христиан-ского святилища. Приписывая свое спасение мученице, киликиец отводил от себя подозрения в отправлении запрещенного ритуала²⁸.

Ок. 430 г. Исокасий перебрался в Антиохию²⁹. Очевидно, карьера в столице Сирии представлялась ему более заманчивой, чем преподавание в провинциальных Эгах. Основной источник по антиохийскому периоду его жизни – письма Феодорита Кирского. Ритор был одним из по-стоянных корреспондентов епископа. Большая часть посланий – рекомендательные письма юношам, которых он пытался пристроить в школу учителя красноречия. Его эпистолярное наследие сохранило имена лишь двух молодых людей, которых он препоручил заботам киликийца (Феодот и Филипп) (Theod. Ep. 204(XXIV); 220(XL)), но, видимо, юношей, попавших в училище Исокасия стараниями епископа было существенно больше (Theod. Ep. 203(ХХIII). Феодорита, известного своими пламенными обличениями «эллинства»³⁰, едва ли смущал тот факт, что рекомендуемый им преподаватель и сам был «эллином» – епископ не мог не знать, что многие выдающиеся христиане, в т.ч. и его собственный «духовный отец» Феодор Мопсуэстийский, были учениками язычников³¹. Как многие образованные христиане, Феодорит ставил профессиональные и личные качества учителя выше его вероисповедания. Свидетельством отношения епископа к ритору является высокая оценка, которую он дал Исокасию и его школе: «Воспитывающихся у вас юношей вы не только учите греческому языку и упражняете в аттическом красноречии, но удостаиваете и всякой другой заботливости, имея попечение о красоте нравов и предуготовляя их к тому, чтобы они устремляли жизнь к добродетели. Сверх сего, вы сподобляете их и иной рачительности, удаляя их от того, что соблазняет к несправедливости, споспешествуя тому, что может приносить пользу, и – кратко сказать – исполняя отеческие заботы, ибо таковы свойства тех, которые у вас прививают такую рассудительную мудрость человеческим душам» (Theod. Ep. 220(ХL)).

По мере того, как скамьи школы Исокасия заполнялись новыми учениками, ритор богател. О достатке Исокасия в этот период свидетельствовал Малала, именовавший киликийца антиохийским ктитором (κτήτωρ), т.е. крупным собственником (loc. cit.)³². Судя по всему, софист жил на широкую ногу. Из сообщения его друга-епископа следует, что для украшения своей усадьбы он выписывал лучших краснодеревщиков Сирии (Theod. Ep. 214(ХХХIV)). Педагогическая деятельность принесла Исокасию и политический капитал. Выпускники престижных риторических школ часто занимали высокие посты в имперской администрации³³. Связи, которые формировались между учениками и их наставником, обычно не прерывались и после окончания школы³⁴. Учителя старались устроить дела воспитанников, которые, в свою очередь, не отказывали в услугах своим школьным «отцам»³⁵. Как отмечала А.А. Чекалова: «представители свободных профессий, благодаря сложной сети дружеских связей окутали невидимыми нитями сложную бюрократическую машину ранней Византии и в известном смысле поставили ее под свой контроль»³⁶. По сути, влияние учителя на местные и общеимперские дела укреплялось по мере карьерного роста его выпускников.

О политическом весе Исокасия свидетельствует послание Феодорита, в котором он просит ритора походатайствовать за некого Феокла, вовлеченного в судебную тяжбу в Константинополе. С точки зрения епископа, рекомендательного письма от Исокасия было достаточно для победы его протеже (Theod. Ep. 228 (XLVIII)). Феодорит сам имел связи с представителями высшего чиновничества, военной знати и даже членами императорской фамилии. Епископ неоднократно обращался к ним с разными просьбами и, по всей видимости, часто добивался желаемого³⁷. Тот факт, что для защиты интересов своего протеже он был вынуж-ден обращаться за помощью к ритору, свидетельствует о связях Исокасия в администрации префекта Константинополя или при дворе.

О влиянии ритора на антиохийские дела свидетельствуют и акты II Эфесского собора. Среди обвинений, выдвинутых на этом судилище против возглавляемой Феодоритом «партии», сохранился донос на антиохийского епископа Домна. Ему вменяли в вину то, что свою кафедру он, якобы получил без каноничного рукоположения, едва ли не исключительно благодаря «язычнику Исокасию» (C. Eph. II Syr. 314 (ed. et trad. S.G.F. Perry)). Этот рассказ, конечно же, может быть наветом сторонников Диоскора Александрийского на их оппонентов по христологическому спору. Впрочем, участие идолопоклонника в выборах митрополита Сирии не столь абсурдно, как может показаться на первый взгляд.

В середине 30-х Антиохия смогла достичь хрупкого мира с Египтом и предотвратить полномасштабный раскол Сирийской Церкви³⁸ благодаря дипломатическим и богословским талантам друга Исокасия Феодорита. После смерти его соратника Иоанна I Антиохийского кафе-дра столицы Востока могла оказаться как в руках ненавистников Нес-тория, так и перейти под контроль непримиримых противников христологии Кирилла Александрийского. Таким образом, Феодорит был заинтересован в том, чтобы новым епископом антиохийским стал человек, который будет сохранять status quo. Им стал неискушенный в политических вопросах племянник Иоанна Домн³⁹, который, как, вероятно, надеялся кирский архиерей, будет прислушиваться к советам опытного соратника дяди. С учетом того, что от результатов выборов зависело поло-жение Феодорита и достигнутый им церковно-политический компромисс, епископ вполне мог мобилизовать свои связи, чтобы обеспечить нужный ему результат выборов. По-видимому, Феодорит считал, что его друг сможет повлиять на настроения местной знати: в IV–V вв. в из-брании архиереев участвовали не только клирики, но и члены городской курии⁴⁰, многие из которых были однокашниками и учениками Исокасия. В 441 г. Домн был утвержден на антиохийской кафедре. Очевидно, представители городской аристократии выступили в поддержку человека, указанного их школьным «братом» и «отцом». В лице Домна Феодорит нашел послушного проводника своей религиозно-политической линии – архиепископ антиохийский удовольствовался ролью номинального лидера Сирийской Церкви и во всем следовал указаниям старшего товарища⁴¹. После того как кафедру столицы Востока занял человек, вероятно, обязанный своим продвижением Исокасию, и без того немалое влияние ритора должно было стать еще заметнее⁴².

Вместе с тем, вступив в церковно-политическую борьбу, язычник невольно связал свою судьбу с одной из «партий» восточноримского клира. В августе 449 г. на II Эфесском соборе богословские взгляды Феодорита были объявлены ересью, а многие из его сторонников, в т.ч. и Домн, оказались лишены кафедр. Можно предположить, что именно это событие вынудило Исокасия сменить паллий софиста на чиновничью тогу. Церковную власть в городе захватили опиравшиеся на фанатичное монашество ставленники Диоскора Александрийского⁴³. В этих обстоятельствах стороннику проигравшей партии, к тому же язычнику, оставаться в Антиохии было небезопасно. Очевидно, прибегнув к помощи одного из своих влиятельных друзей ритор заполучил официальную должность, тем самым выведя себя из-под удара. Язычество Исокасия едва ли могло помешать его государственной карьере. Несмотря на изданный в 416 г. закон, воспрещавший идолопоклонникам занимать военные и чиновничьи должности (CTh. XVI.10.21), «эллины» продолжали заполнять видные посты в армии и гражданской администрации Восточной империи на протяжении всего V и начала VI в.⁴⁴ По сути, указы, воспрещавшие язычникам отправлять государственные должности, имели декларативный характер и не применялись на практике.

На государственной службе образованность и опыт бывшего ритора были высоко оценены. Из замечания Малалы известно, что «он с честью исполнял многие начальственные должности» (‘ὅστις διήνυσεν ἀρχὰς πολλὰς μετὰ δόξης’). При Льве I (457–474) он уже занимал один из важнейших придворных постов – quaestor sacri palatii⁴⁵. В число обязанностей квестора входила разработка новых законов, а также стилистическое оформление императорских указов и ответов на поданные августу прошения (отсюда неофициальное название должности – «уста царя» (Anth. Palat. XVI.48)). Он также был членом императорской консистории и одним из двух председателей сенатского суда, разбиравшего дела выс-шего чиновничества⁴⁶. Далеко не всегда занимавшие этот пост сановники имели специальное юридическое образование и глубокое знание законодательства. Нередко квесторами становились известные риторы и литераторы, способные придать языку императорского указа изысканность и величавость⁴⁷. По-видимому, именно опыт составления текстов и красноречие позволили Исокасию занять эту высокую должность.

Падение Исокасия было еще более стремительным, чем карьерный взлет. По сообщению Малалы⁴⁸, в 467 г. квестор был обвинен в «эллинстве», смещен с должности, арестован и сослан в Халкидон, где его дело должен был разбирать суд наместника Вифинии (loc. cit.). В V в. известно несколько случаев отставки чиновников по обвинению в язычестве. Так, ок. 441 г. был лишен постов и сослан заподозренный в «эллинстве» префект Кир (Malal. XIV.16). При императоре Зеноне государственную службу был вынужден покинуть наместник одной из восточных провин-ций Севериан (Dam. V. Isid. 108) и казнен обвиненный в язычестве силенциарий и патрикий Пелагий (Zon. XIV.2). Но вплоть до второй четверти VI в. обвинения в язычестве никогда не были единственным поводом для опалы. Кир был отправлен в отставку вскоре после ссылки его покровительницы августы Евдокии⁴⁹, Севериан был замешан в заговоре сыновей магистра Аспара (Dam. V. Isid. 115A), Пелагий осмелился на слишком смелую критику августа (Cedr. Chron. I.621 (ed. Bekker)) и подозревался в стремлении занять престол (Malal. XV.16; Chron. Pasch. 490; Iohn. Nik. LXXXVIII.93; 94; Theoph. Chron. 5982–3). Иными словами, обвинения в идолопоклонстве обычно являлись «ширмой» для прикрытия истинных причин отставки впавшего в немилость чиновника.

Некоторые дополнительные обстоятельства ссылки Исокасия представлены в «Пасхальной хронике», которая, в целом повторяя рассказ Малалы, сообщает, что опала Исокасия была связана с вспыхнувшим в столице бунтом (Chron. Pasch. 467). Никаких подробностей этого возмущения летописец не сообщил, однако можно предположить, что причины этого мятежа крылись в недовольстве политикой Льва. В 460-е годы империя переживала острый социально-политический кризис, вызванный борьбой придворных группировок, репрессиями против провинциальной знати и многочисленными выступлениями низов, недовольных фискальной и религиозной политикой правительства⁵⁰. Не исключено, что бунтовщики требовали отставки квестора, считая его виновником издания очередного непопулярного закона. В пользу этой гипотезы свидетельствует славянский перевод Малалы, сохранивший более раннюю редакцию «Хронографии», по данным которой квестор был «ѡбаженъ», то есть, оговорен⁵¹. Поскольку Исокасий не скрывал своего язычества, суть оговора никак не могла заключаться в приписывании ему «неправильного» вероисповедания. Очевидно, квестора обвиняли и в иных преступлениях, но поскольку никаких твердых доказательств его вины не было, обвиняющая сторона выпячивала его язычество, стремясь настроить против него преимущественно христианское население Константинополя. По-видимому, старому эллину была определена участь «козла отпущения», призванного ответить за грехи правящей верхушки.

От наказания Исокасия спасло вмешательство его единоверца Иакова, занимавшего пост старшего дворцового архиатра⁵². Врач смог убе-дить императора Льва, что дело бывшего квестора, должен рассматривать не суд вифинийского наместника, а сенат Нового Рима. Благодаря заступничеству царского лекаря, Исокасию было позволено возвратиться в столицу и предстать перед еще недавно возглавляемой им коллегией. Судебное заседание проводилось в банях Зевксиппа. С обвиняемого сорвали одежды, ему связали руки, после чего обнаженный старик предстал перед префектом Пусеем, сенаторами и простыми горожанами, пришедшими поглазеть на унижение бывшего сановника. Последовавший разговор между судьей и подсудимым передал Малала: «“Видишь, Исокасий, во что ты себя вверг?” Исокасий ответил: “Вижу и не тревожусь. Я человек, я не избег превратностей человеческой судьбы. Но ты суди меня, как некогда судил со мною”» (‘ὁρᾷς σαυτόν, Ἰσοκάσιε, ἐν ποίῳ σχήματι καθέστηκας;’ ἀποκριθεὶς ὁ Ἰσοκάσιος εἶπεν·‘ὁρῶ καὶ οὐ ξενίζομαι· ἄνθρωπος γὰρ ὢν ἀνθρωπίναις περιέπεσα συμφοραῖς. ἀλλὰ δίκῃ καθαρᾷ δίκασον ἐπ’ ἐμοί, ὡς ἐδίκαζες σὺν ἐμοί’ – Malal. XIV.38).

Композиция короткой речи Исокасия демонстрирует, что язычник не забыл о годах, посвященных красноречию. Собравшуюся поглазеть на его унижение чернь он покорил, выказав должное смирение. Более культурная часть присутствующих должна была заметить цитату из Менандра– одного из самых любимых писателей восточноримского общества⁵³. Обращаясь к бывшим товарищам по сенату, квестор заметил, что и они могут по прихоти судьбы оказаться на его месте. Наконец, призывая Пусея судить его, как судил он сам, Исокасий напоминал о своей долгой, очевидно, беспорочной службе и справедливом суде. Всего несколькими словами ритор сумел завоевать симпатии зрителей. Не дожидаясь вынесения приговора, константинопольцы вырвали его из рук стражи и отвели в расположенную по соседству Великую Церковь, которая, как и прочие христианские храмы, имела статус убежища⁵⁴. Отбивая подсудимого, жители столицы кричали славословие августу (Malal. Loc. Cit.) – очевидно вступившиеся за язычника жители столицы пытались придать своим действиям видимость законности и представить освобождение бывшего квестора как проявление императорской милости⁵⁵. Он был спасен и укрыт под защитой церковных стен.

Вместе с тем его положение Исокасия было, по меньшей мере, шатким. Для того, чтобы добиться императорского прощения киликиец изъявил желание принять христианство. По-видимому, бывший квестор понимал, что крещение поможет ему укрепить мимолетные симпатии толпы, противиться которой август едва ли осмелится⁵⁶. Если подобные мысли действительно посещали Исокасия, его расчет оправдался. Не желая идти наперекор жителям столицы, Лев простил бывшего чиновника и позволил ему вернуться на родину (Malal. Loc. cit.). Запись о ссылке бывшего квестора является последним известием о киликийце.

Вскоре после окончания процесса Исокасия, император подтвердил запрет на занятие государственных должностей религиозными диссидентами (CJ. I.4.15.). Видимо, он стремился показать подданным свою решимость продолжить борьбу с просочившимися в государственный аппарат язычниками. Впрочем, о новом законе забыли едва ли не быстрее, чем об эдикте 416 г. Западный соправитель Льва I Анфимий, как и ближайшие преемники на константинопольском троне, продолжили сквозь пальцы смотреть на язычников при дворе и в администрации⁵⁷. Правительству вновь не хватило политической воли на принятие решительных мер по борьбе с идолопоклонниками.

***

По отдельности, описанные выше эпизоды биографии Исокасия не уникальны. Равно как и многие другие представители восточноримской знати V в. Исокасий сохранил верность традиционным культам. Подобно прочим знаменитым позднеантичным преподавателям он имел большой общественный вес и активно влиял на местную и даже общеимперскую политику. Государственная карьера Исокасия является еще одним свидетельством того, что в V в. образованность оставалась мощным социальным лифтом, позволявшим заполучить видные должность, даже не имея специальных навыков и умений. Наконец, пример Исокасия служит дополнительным аргументом в пользу гипотезы о том, что в V в. язычники продолжали принимать деятельное участие в общественно-политической жизни империи. Вместе с тем Исокасий является едва ли не единственной известной нам личностью V в. биография которого вобрала в себя все вышеперечисленные эпизоды. В этом отношении его жизнь можно назвать одной из самых ярких страниц эпохи.

БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES

Александрова Т.Л. Византийская императрица Афинаида-Евдокия: жизнь и творчество в контексте эпохи правления императора Феодосия II (401–450). СПб.: Алетейя, 2018. 415 с. [Aleksandrova T.L. Vizantijskaya imperatrica Afinaida-Evdokiya: zhizn' i tvorchestvo v kontekste epohi pravleniya imperatora Feodosiya II (401–450). Spb.: Aletejya, 2018. 415 s.].

Ведешкин М.A. Правовой статус язычников и языческих культов в Римской империи IV -VI вв.: законодательство и практика // Император Юлиан. Полное собрание творений. СПб.: Квадривиум, 2016. С. 749–791. [Vedeshkin M.A. Pravovoj status yazychnikov i yazycheskih kul'tov v Rimskoj imperii IV -VI vv.: zakonodatel'stvo i praktika // Imperator Yulian. Polnoe sobranie tvorenij. Spb.: Kvadrivium, 2016. S. 749–791].

Ведешкин М.A. Языческая оппозиция христианизации Римской империи IV – VI вв. СПб.: Алетейя, 2018a. 357 с.[ Vedeshkin M.A. Yazycheskaya oppoziciya hristianizacii Rimskoj imperii IV – VI vv. Spb.: Aletejya, 2018a. 357 s.].

Ведешкин М.A. Социально-правовой статус врача в поздней Римской империи // История медицины. 2018b. 5.4. С. 301–307. [Vedeshkin M.A. Social'no-pravovoj status vracha v pozdnej Rimskoj imperii // Istoriya mediciny. 2018b. 5.4. S. 301–307].

Ведешкин М.A. «Учителя-душегубы»: образование и апостасия в поздней Римской империи // Диалог со временем. 2019. 66. С. 348–363 [Vedeshkin M.A. «Uchitelya-dusheguby»: ob-razovanie i apostasiya v pozdnej Rimskoj imperii // Dialog so vremenem. 2019. 66: 348–363].

Глубоковский Н. Н. Блаженный Феодорит, епископ Киррский, его жизнь и литературная деятельность. Т. I–II. М.: Университетская типография, 1890 [Glubokovskij N. N. Blazhennyj Feodorit, episkop Kirrskij, ego zhizn' i literaturnaya deyatel'nost'. T. I -II. M.: Universitetskaya tipografiya, 1890].

Истрин В.М. Хроника Иоанна Малалы в славянском переводе / под ред. М.И. Чернышева. М.: Джон Уайли энд Санз, 1994. 473 с. [Istrin V.M. Hronika Ioanna Malaly v slavyanskom perevode / pod red. M.I. Chernysheva. M.: Dzhon Uajli end Sanz, 1994. 473 s.].

Козлов А.С. Основные направления политической оппозиции правительству Византии и её социальная база в середине 70-х гг. V в. // АДСВ. 1983. 20. С. 24–37 [Kozlov A.S. Osnovnye napravleniya politicheskoj oppozicii pravitel'stvu Vizantii i eyo social'naya baza v seredine 70-h gg. V v. // ADSV. 1983. 20. S. 24–37].

Чекалова А.А. Константинополь в VI веке. Восстание Ника. Спб: Алетейя, 1997. 339 с. [Chekalova A.A. Konstantinopol' v VI veke. Vosstanie Nika. Spb: Aletejya, 1997. 339 s.].

Чекалова А.А. Сенат и сенаторская аристократия Константинополя. IV - первая половина VII века. М.: Наука, 2010. 342 c. [Chekalova A.A. Senat i senatorskaya aristokratiya Konstantinopolya. IV – pervaya polovina VII veka. M.: Nauka, 2010. 342 c.].

Baldwin B. Beyond the House Call: Doctors in Early Byzantine History and Politics // Dumbarton Oaks Papers. 1984. 38. P. 15–19.

Bassett S.E. The Late Antique Image of Menander // Greek, Roman, and Byzantine Studies. 2008. 48.2. С. 201–225.

Bradbury S. Selected Letters of Libanius: From the Age of Constantius and Julian. Glasgow: Liverpool University Press, 2003. 256 p.

Bradbury S. Libanius’ networks // Libanius: A Critical Introduction / ed. L. Van Hoof. Cambridge: Cambridge University Press, 2014. P. 220–240.

Brown P. Power and Persuasion in Late Antiquity: Towards a Christian Empire. Madison, Wis: University of Wisconsin Press, 1992. 192 p.

Cabouret B. Libanius’ Letters // Libanius: A Critical Introduction / ed. L. Van Hoof. Cambridge: Cambridge University Press, 2014. P. 144–159.

Cameron Al. The empress and the poet: paganism and politics at the court of Theodosius II // Later Greek Literature Yale Classical Studies. / ed. J.J. Winkler, G. Williams. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1982. P. 217–286.

Cameron Al. Wandering Poets and Other Essays on Late Greek Literature and Philosophy. Oxford; New York: Oxford University Press, 2015. 376 p.

Cameron Av., Hall S. Eusebius. Life of Constantine: Oxford University Press, USA, 1999. 395 p.

Constantelos D.J. Kyros Panopolites, Rebuilder of Constantinople // GRBS. 1971. 12. P. 451–464.

Cribiore R. The school of Libanius in late antique Antioch. Princeton: U.P., 2007. 374 p.

Csepregi I. Christian Transformation of Pagan Cult Places: The Case of Aegae, Cilicia. // Continuity and destruction in the Greek East: the transformation of monumental space from the Hellenistic period to Late Antiquity / ed. S. Chandrasekaran, A. Kouremenos. Oxford, United Kingdom: British Archaeological Reports Ltd, 2015. P. 49–57.

Dagron G. Vie et miracles de sainte Thècle. Bruxelles: Société des Bollandistes, 1978. 456 p.

Ducloux A. Ad ecclesiam confugere: Naissance du droit d’asile dans les églises. P.: De Boccard, 1994. 320 p.

Gaddis M. There is no crime for those who have Christ: religious violence in the Christian Roman Empire. Berkeley: University of California Press, 2005. 396 p.

Gleye C.E. Ein Menandervers bei Malalas. // Byzantinische Zeitschrift. 1896. 5. P. 336.

Greatrex G. The Nika Riot: A Reappraisal // The Journal of Hellenic Studies. 1997. 117. P. 60–86.

Harries J. The Roman Imperial Quaestor from Constantine to Theodosius II // JRS. 1988. 78. P. 148–172.

Harries J. Law and Empire in Late Antiquity. Cambridge: C.U.P., 2001. 250 p.

Holum K. Theodosian empresses: women and imperial dominion in late antiquity. Berkeley: University of California Press, 1982. 258 p.

Honoré T. Law in the crisis of empire, 379-455 AD: the Theodosian dynasty and its quaestors with a palingenesia of laws of the dynasty. Oxford: Oxford University Press, 1998. 348 p.

Jeffreys E. Malalas’ world view // Studies in John Malalas / ed. E. Jeffreys, B. Croke, R. Scott. Leiden; Boston, MA: Brill, 2017. P. 55–66.

Johnson S.F. The Life and Miracles of Thekla: A Literary Study. Washington, DC: Cambridge, Mass: Harvard University Press, 2006. 320 p.

Jones A.H.M. The Later Roman Empire, 284-602: A Social, Economic, and Administrative Survey. Vol. I–II. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1986.

Jones A.H.M., Martindale J.R., Morris J. The Prosopography of the Later Roman Empire. Volume I. A.D. 260–395. Cambridge: Cambridge University Press, 1971. 1176 p.

Jones C.P. Between Pagan and Christian. Cambridge: Harvard University Press, 2014. 207 p.

Janiszewski P., Stebnicka K., Szabat E. Prosopography of Greek Rhetors and Sophists of the Roman Empire. New York: Oxford University Press, 2014. 480 p.

Kaster R.A. Guardians of Language: The Grammarian and Society in Late Antiquity. Berkeley: University of California Press, 1988. 560 p.

Kosinski R. The Emperor Zeno: Religion and Politics. Cracow: Historia Iagellonica, 2010. 289 p.

Laniado A. Some Addenda to the «Prosopography of the Later Roman Empire» (Vol. II: 395-527) // Historia: Zeitschrift für Alte Geschichte. 1995. 44. 1. P. 121–128.

Liebeschuetz. Antioch: City and Imperial Administration in the Later Roman Empire. Oxford: Oxford University Press, 1972. 314 p.

Liebeschuetz J.H.W.F. East and West in Late Antiquity: Invasion, Settlement, Ethnogenesis and Conflicts of Religion. Leiden: Brill, 2015. 507 p.

MacMullen R. Christianity and paganism in the fourth to eighth centuries. New Haven: Yale University Press, 1997. 282 p.

Martindale J.R. The Prosopography of the Later Roman Empire. Volume II. A.D. 395-527. Cambridge: University press, 1980. 1342 p.

Millar F. A Greek Roman Empire: power and belief under Theodosius II (408-450). Berkeley: University of California Press, 2006. 279 p.

Millar F. The Syriac Acts of the Second Council of Ephesus (449) // Chalcedon in Context / ed. R. Price, M. Whitby. Liverpool: Liverpool University Press, 2011. P. 45–69.

Norton P. Episcopal Elections 250-600: Hierarchy and Popular Will in Late Antiquity. Oxford; New York: Oxford University Press, 2007. 288 p.

Petit P. Les étudiants de Libanius. Paris: Nouvelles éditions latines, 1957. 210 p.

Renberg G.H. Where dreams may come: incubation sanctuaries in the Greco-Roman world. Leiden; Boston: Brill, 2016. 519 p.

Robert L. De Cilicie à Messine et à Plymouth, avec deux inscriptions grecques errantes // Journal des Savants. 3. 1973. P. 161–211.

Schor A.M. Theodoret’s People: Social Networks and Religious Conflict in Late Roman Syria. Berkeley: University of California Press, 2011. Вып. First edition. 360 p.

Schor A.M. The letters of Theodoret of Cyrrhus: personal collections, multi-author archives and historical interpretation // Collecting Early Christian Letters / ed. B. Neil, P. Allen. Cambridge: Cambridge University Press, 2015. P. 154–172.

Siniossoglou N. Plato and Theodoret: The Christian Appropriation of Platonic Philosophy and the Hellenic Intellectual Resistance. Cambridge, UK; N.Y.: C.U.P., 2008. 280 p.

Sivan H. Palestine in late antiquity. Oxford; New York: Oxford University Press, 2008. 429 p.

Stemberger G. Jews and Christians in the Holy Land: Palestine in the Fourth Century. Edinburgh: T.& T.Clark Ltd, 1999. 320 p.

Ulrich J. The reception of Greek Christian apologetics in Theodoretus’ Graecarum affectionum curatio // Continuity and Discontinuity in Early Christian Apologetics / ed. J. Ulrich, A.-C. Jacobsen, M. Kahlos. Frankfurt am Main; New York: Peter Lang GmbH, Internationaler Verlag der Wissenschaften, 2009. P. 113–130.

Urbano A.P. The Philosophical Life: Biography and the Crafting of Intellectual Identity in Late Antiquity. Washington, D.C: The Catholic University of America Press, 2013. 376 p.

Van Der Horst P.W. Cyrus: A Forgotten Poet // Greece & Rome. 2012. Т. 59. 2. P. 193–201.

Wagner M.M. A Chapter in Byzantine Epistolography the Letters of Theodoret of Cyrus // Dumbarton Oaks Papers. 1948. Т. 4. P. 119–181.

Watts E. Student Travel to Intellectual Centers: What Was the Attraction? // Travel, Communication and Geography in Late Antiquity: Sacred and Profane / ed. L. Ellis, F. Kindler. Oxford; New York: Routledge, 2004. P. 13–24.

Watts E. Education: Speaking, Thinking, and Socializing // The Oxford Handbook of Late Antiquity: Oxford University Press, 2012. P. 467–486.