АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ В ВОЕННОЙ ИСТОРИИ
The anthropological turn in military history

Лет 25 назад в такой довольно консервативной, слабо подверженной «методологическим веяниям» области историографии как военная история наметились радикальные сдвиги, позволяющие заговорить даже о методологическом повороте, о смене «исследовательских парадигм» и т.п. Этот поворот определили как антропологический, в чем не было ничего уникального – аналогичные «повороты» происходили и в других областях историографии: на смену обезличенной структуре приходит лик индивида. Постепенно выкристаллизовываются новые дисциплины или (более скромно) дисциплинарные направления, которым, естественно, для независимого существования необходимо как минимум застолбить свои собственные предмет и объект исследования.

Попытки определить предмет и объект нового дисциплинарного направления всегда наталкиваются на необходимость четких дефиниций. Как следствие мы отличаем физическую антропологию, философскую антропологию, социокультурную антропологию. Но нас призывают еще отличать «военную антропологию». И не просто отличать, а отличать от «военно-исторической антропологии»¹, предмет которой обозначается как человек, культура и общество, до войны, в ходе войны, после войны². Фактически в качестве предмета военно-историчес-кой антропологии выступают не только сами войны, и не только сами военные, а все то, что так или иначе связано с армией и военными. И главное отличие здесь от традиционной военной истории даже не в расширении предметного поля исследования за счет включения в него гражданского населения, а в акцентировании человеческого измерения.

Сегодня мы пытаемся не только констатировать, но и осмыслить, оценить эти новые «измерения» и «направления» в военной истории. Видимо, уже можно говорить не просто о «новых веяниях» или «поворотах», а о формировании в военной истории научного мейнстрима «с человеческим лицом». Свидетельство тому – тематика докладов конференций, посвященных крупным мировым конфликтам.

Международный центр истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» 17 марта 2016 г. провел в Москве международную научную конференцию «Осмысливая прошлое, глядя в будущее: новые направления в изучении истории второй мировой войны». В центре внимания докладчиков были «образ союзника», «образ антифашиста», формирование «пространства памяти», «женщины и война» и т.п. Другой пример. В октябре 2014 г. в Ставрополе прошла международная конференция «Культурное измерение войны: Первая мировая война в образах, в памяти и истории». Из четырех направлений работы конференции наиболее представительными стали «Образы войн в исторической памяти и национальных нарративах» и «Мир человека во время Первой мировой войны», в то время как в направлении «Военно-политические аспекты Первой мировой войны», напротив, представлено примерно 13% от общего числа докладов. Мы видим, как антропологический подход проникает в военную историю через историю повседневности (военного быта), историю исторической памяти, имагологию, историю реакции «общества» на войну.

Когда начался этот переход от военно-операционной к антропо-ориентированной истории? Увлечение антропологическим измерением – общая тенденция историографии, начиная с 1980-х гг. Что касается военной истории, то антропологический поворот в ее изучении можно датировать примерно серединой 1990-х. По крайней мере, уже к 1994-1995 г. в ряде зарубежных журналов, специализирующихся на военной истории, появились статьи-манифесты, статьи-призывы антропологизировать это направление в историографии³.

Что касается отечественной историографии, то в 2002 г. специалист по военной истории России ХХ в. Е.С. Сенявская (Институт российской истории РАН) приступила к изданию сборника «Военно-историческая антропология», став, как значится на ее личной странице на сайте ИРИ РАН, «основателем и лидером нового научного направления «Военно-историческая антропология и психология». Но еще до этого сборника выходили монографии Сенявской по психологии войны⁴. Были и исследования других авторов, и конференции⁵, свидетельствующие, как выразился В.Н. Земцов, об осознании военными историками «ограниченности позитивистского восприятия прошлого» и переключении их на «мысли, чувства, коды поведения и отклонения от них людей разных общественных горизонтов: <…> сегодняшних исследователей интересуют, прежде всего, психологические, гендерные, антропологические, ментальные аспекты военного прошлого. Большое внимание уделяется эволюции представлений о противнике, о себе самих, различным аспектам исторической памяти и т. д.»⁶.

Антропологический поворот в военной истории, как и любой «поворот» в историографии, естественно, носит условный характер: историки (в мировом масштабе) никогда не ходили шеренгами и по команде не поворачивались. И дело даже не в том, что кто-то остался на прежних позициях. Дело в том, что те сюжеты, которые сегодня считаются визитной карточкой военно-исторической антропологии, становились объектом внимания раньше всех объявлений о повороте. В конечном итоге, поворот – констатация свершившегося, а не декларация о намерениях; те постановки проблем, что вчера смотрелись как оригинальные и даже маргинальные, сегодня стали историографической модой.

В чем конкретно состоит этот «поворот», с точки зрения исследователей, занимающихся наполеоновскими войнами, просто и понятно констатировал Э. Вовси, выступая на «круглом столе», организованным Институтом всеобщей истории РАН и Российско-французским центром исторической антропологии им. Марка Блока РГГУ в преддверии 200-летнего юбилея Отечественной войны 1812 г.: «До недавнего времени специалисты изучали в основном оперативные планы противоборствующих сторон, накопление и использование ими военного потенциала и, наконец, стратегические операции и выполнение тактических решений в отдельно взятых сражениях»⁷. Теперь же «одной из задач историка видится познание того, как жизненный опыт, приобретенный в разных условиях, наложил отпечаток на восприятие пережитого участниками событий либо немедленно, либо по прошествии лет. Медленно, но верно ему (историку – А.Г.) приходится отходить от «наблюдения» за полями сражений, от традиционных описаний фланговых маневров, количества захваченных орудий и оценок целесообразности тех или иных элементов военной формы, все более концентрируясь на культурных и социальных аспектах войны как исторического феномена, являющегося результатом многих и многих вовлеченных в войну людей»⁸.

Что касается антропологизации изучения наполеоновских войн, то, кажется, их исследователи несколько отстали от своих коллег, занимающихся мировыми войнами. Французы констатируют, что поворот в истории наполеоновских войн произошел лет на пять-семь позднее, чем антропологизация войн ХХ века. Получается, что до начала 2000-х гг. история наполеоновских войн оставалась в стороне от новых подходов, пока Алан Форрест в 2002 г., а Натали Петито в 2003 г. не издали свои труды о солдатах Наполеона⁹. И, как считает сама Петито, с этого момента «история войн Империи стала составной частью исторической антропологии войны»¹⁰. В список своих предтеч в деле изучения личности перед лицом войны и систем репрезентаций Петито помимо Форреста включила Гюнтера Ротенберга (1978) и Рори Мюира (1998)¹¹. Но все же, заметим, что у нее речь идет о вполне конкретном сюжете – восприятии солдатами Великой армии своего опыта, а главным источником для нее являются солдатские письма и мемуары. Если же иметь в виду, что антропологический поворот в военной истории не ограничивается исключительно солдатскими перцепциями, то список авторов, которые и до Форреста с Петито не ограничивали свой интерес военно-операционными сюжетами, можно расширить¹².

За редкими исключениями вся «антропология» сводилась к описанию реалий повседневной жизни на маршах и во время битв, да отношения населения к призыву на военную службу. Но надо помнить, что «наполеонистика» гораздо шире, чем «военная история наполеоновских войн». Естественно, французы время от времени обращались к изучению того следа, что оставил Наполеон в сердцах, умах и памяти соотечественников. Легенда о Наполеоне, отражение образа Наполеона в изобразительном искусстве, литературе, музыке, кинематографе и, наконец, французской историографии – одна из излюбленных тем для обсуждения: недаром ХIХ в., по выражению Арагона, «продолжал дышать пьянящим запахом наполеоновского пороха». И в ХХ в. и ХХI в. Наполеон, несмотря на все дебаты о его наследии, еще остается в коллективном сознании французов принципиальной точкой отсчета¹³.

Общий пафос спецвыпуска 2005 г. «Revue d’histoire du XIXe siecle», который носит подзаголовок «За культурную историю войн ХIХ века», и в котором опубликована цитируемая статья Н. Петито, заключается в том, что, ставя в пример специалистов по истории Первой мировой войны, историки, занимающиеся ХIХ в., призывают друг друга к «антропологическому измерению». Одиль Руанет из университета Франш-Конте, автор книги «Слова солдат»¹⁴, призвала своих коллег из «Общества изучения истории революции 1848 года и революций ХIХ века», издающих «Revue d’histoire du XIXe siecle», обратить внимание на проблематику войны: удивительно, но в этом издании с 1994 по 2004 г. непосредственно наполеоновским войнам посвящена только одна статья¹⁵. Парадоксально также, отмечает О. Руанет, что если понятие «культура войны» распространилось с 1994 г. среди специалистов по войнам ХХ столетия¹⁶, то ничего подобного не произошло в силу ряда причин со специалистами по войнам ХIХ века¹⁷.

Эти призывы и укоры, видимо, надо отнести к редакционной политике «Revue d’histoire du XIXe siècle», сообщество же наполеоноведов довольно уверенно приступило к освоению тематики «человека военного» и «человеческого измерения войны». Среди работ этого направления можно назвать монографию известного специалиста по проблемам взаимодействия армии и общества, взаимовосприятий военных и гражданских Ж.-П. Берто «Когда дети говорят о славе. Армия в сердце наполеоновской Франции». В ней анализируется социальный облик наполеоновского солдата, его чаяния, надежды и мотивы поведения¹⁸. Не без влияния антропологии написаны работы Ж.-П. Мира, М.-П. Рей и др.¹⁹ Продолжил изучение сознания солдат наполеонов-ских армий А. Форрест, организовав издательский проект «Война, культура и общество, 1750–1850», в рамках которого увидел свет ряд монографий²⁰. Внутренний мир людей на войне раскрывает в своей монографии «Боевое братство, дружба и сексуальность в Наполеоновскую эпоху» Брайан Мартин²¹. Изучив дневники и письма немецких солдат – ветеранов наполеоновских армий, посвятил книгу повседнев-ной жизни Великой армии Наполеона Карл Й. Майер: марши, бивуаки, ранения, болезни, голод, мародерство и грабежи сменяют друг друга нескончаемой чередой²². Занимающийся историей оккупированной Франции Ж. Антрэ (Университет Пари-I, Центр исторических исследований ХIХ века) в своей книге «Казаки на Елисейских полях»²³ уделил внимание не только периоду мирной оккупации 1815–1818 гг. (что стоит как бы за рамками истории собственно наполеоновских войн), но и кампании 1814 г. Автор акцентирует вопросы «военного насилия», повседневной жизни гражданского населения и следов присутствия оккупантов во французском обществе.

200-летние юбилеи русской и последующих кампаний вызвали разноплановый коммеморативный подъем, подробная характеристика которого заслуживает отдельного разговора, но бросается в глаза стремление организаторов и докладчиков подойти к истории наполеоновских войн с позиций военно-исторической антропологии. В 2012 г. в ходе Девятых «Дней истории Европы», посвященных теме «Франция и Россия в ХIХ–ХХ вв», М.-П. Рей сделала доклад, четко указывающий на смещение исследовательских интересов от событийной истории к истории сознания: «Репрезентации русской кампании в живописи, литературе и русско-французской историографии». Третья часть программы 9-го международного коллоквиума «Европейцы в наполеоновских войнах», который проходил 4-5 июня 2012 г. в Каркассоне, целиком посвящена эпизодам конфронтации гражданских лиц с военными²⁴. В рамках 200-летия кампании 1814 г. во Франции в апреле 2014 г. в Реймсе Французское общество истории медицины провело под председательством Жана Тюлара коллоквиум «Медики и солдаты в ходе кампаний времен Революции и Империи». Наконец, появляются диссертационные исследования, посвященные не собственно военным действиям, а жизни гражданского населения в условиях ведения военных действий, в условиях интервенции и оккупации. Так, Б. Блондо главное внимание уделяет даже не тому, как управлялась территория, занятая войсками победителей, а как на ней ощущалось присутствие войск: акцент исследователя смещается от событийной истории – истории «управления территорией» к истории ощущений, восприятий, сознания населения этой территории²⁵. По-видимому, уже наступает время осмыслить итоги этого поворота в истории наполеоновских войн. Как заявила об этом Н. Петито, «представляется интересным рассмотреть те новации, которые произошли в историографии под влиянием исторической антропологии войны применительно к изучению этого первого конфликта мирового масштаба»²⁶.

Как обстоят дела с антропологизацией изучения наполеоновских войн в отечественной историографии? Д. Ливен как-то указал на то, что российские историки замкнуты на описании военных действий и исключительно русско-французских. Но это не совсем справедливо. Антропологический поворот происходит и в отечественной историографии наполеоновских войн. В.Н. Земцов констатировал его на примере изучения Отечественной войны 1812 года: «от разбора чисто военных действий, вклада промышленности, мы всё более перемещаемся в «человеческое» измерение». В заключение своей методологической статьи В.Н. Земцов, развивая идею Ф. Броделя о трех измерениях исторического времени, дал прогноз: «значительно расширится привычная тематика – историки будут переключаться на изучение историко-антропо-логических, ментальных процессов и процессов межкультурного взаимодействия»²⁷. Когда же этот поворот начался?

Мы привыкли слышать, что критической точкой для отечественной историографии стало начало 1990-х, ознаменовавшееся «крахом привычных идеологических ориентиров», «методологическим плюрализмом», «эпистемологическим хаосом» и т.п. Иногда этот тезис победившего либерализма пытаются механически транслировать на изучение наполеоновских войн. «С 1992 г. в историографии Отечественной войны 1812 г. начался новый, современный этап ее развития, который продолжается и в настоящее время», – писал в 2012 г. И.А. Шеин Историк считает, что с 1992 г. «историография темы окончательно перешла в стадию обновления господствовавшей в течение нескольких десятилетий официально-патриотической концепции». При этом работы последнего десятилетия «по этическим соображениям» автор осознанно оставил вне поля своего внимания, а в чем же конкретно состоит в данном случае борьба нового со старым, так и не уточнил, лишь туманно намекнув на некие «новые методологические подходы»²⁸.

В. Земцов, выявляя современные тенденции в зарубежной историографии (применительно к изучению войны 1812 года), констатировал начало «постепенного преодоления» позитивистского и постмодернистского подхода к источникам, а также начало исследований «проблем историко-социального характера и исторической памяти»²⁹. При этом он отмечал, что «отход от чисто военной тематики в изучении 1812 г. и процесс обновления методологического инструментария происходили и происходят в России значительно медленнее, чем на Западе. Только в самом конце XX – начале XXI в. исследователи стали касаться проблем, изучаемых в рамках социальной истории, исторической психологии, истории ментальностей, исторической памяти и других сфер современного гуманитарного знания»³⁰.

Акцентируя не столько темпы и насыщенность обновления методологического инструментария у отечественных специалистов по наполеоновским войнам, сколько сам факт такого обновления, все же отметим, что еще в 1998 г. в статье С.А. Малышкина было заявлено об «опыте историко-антропологического исследования³¹. Да и традиционные еще с дореволюционной историографии темы «Отечественная война и русское общество» или «Военнопленные Великой армии в России» обречены были приобрести антропологический уклон³². Так что антропологизация истории наполеоновских войн началась, конечно, не с распадом СССР, а с конца 1990-х и практически одновременно с аналогичным процессом во французской историографии.

Зародившейся у отечественных ученых во второй половине 1990-х и утвердившийся в 2000-х гг. научный интерес к имагологическим исследованиям затронул со временем и историю наполеоновских войн. В принципе, внимание к изучению образа «Другого» в эпоху наполеоновских войн появилось еще до того, как имагология попыталась добиться самостоятельности в строю исторических дисциплин³³. Другое дело, что в отечественной историографии имагологические штудии могли вызвать порой открытую неприязнь у историков наполеоновских войн. Едва ли не первой к изучению образа России и русских в сознании военных и гражданских французов и образа Франции в сознании русских в рассматриваемый период обратилась М.В. Губина³⁴. Вехой на этом пути стала реализация русско-французского проекта под руководством А.В. Чудинова по имагологии русских и французов в эпоху наполеоновских войн³⁵. В духе военно-исторической антропологии (истории повседневности, имагологии или исторической памяти) пишут сегодня о наполеоновских войнах Л.Л. Ивченко, С.В. Белоусов, Л.В. Мельникова, Н.П. Таньшина, Т.А. Третьякова, Н.А. Могилевский, А.А. Митрофанов, Н.В. Промыслов, Е.А. Прусская. В том, что касается русско-французских взаимных восприятий в эпоху наполеоновских войн, современная российская историография не только не уступает французской, но и превосходит ее, как минимум, по «темпам роста».

Осознание историками антропологического поворота в военной истории вынуждает их как-то определиться в отношении господствовавшей ранее традиции историописания, с одной стороны, и учесть подводные камни нового мейнстрима – с другой. Э. Вовси и В. Земцов видят будущее за микроисторическим подходом, при котором позитивистские разыскания служат материалом для фундамента или каркаса, а антропологические – для самого здания со всеми его архитектурными изысками³⁶. Историки стремятся оставаться на, как им кажется, твердой почве «исторических фактов». Факты – фундамент научного здания. Отсюда императив: тщательное фактологическое исследование, больше констатирующее экзистенциальность фактов, нежели их интерпретирующее, является необходимым фундаментов для всех последующих систематизаций и объяснений. Факт не может быть сам по себе ни «позитивистским», ни «антропологическим». И дань уважения позитивизму – отражение того, что «проблемных мест» у антропологического подхода как вообще, так и применительно к военной истории еще много. Связаны они часто не с исторической антропологией как таковой, а с подготовленностью исследователя: поверхностность, схематичность, волюнтаризм в подборе цитат из источников, к сожалению, становятся едва ли не отличительной чертой макроантропологических или культурологических работ. Чем шире хронология поставленной в статье проблемы, тем вероятнее ожидать именно таких недостатков.

При расширительно-неопределенном толковании исторической антропологии иногда забывается разница между историей материи и историей сознания: «антропологическим» в нашей историографии может быть и то, и другое. Микроистория в этом отношении также всеядна. Не возражая в принципе против определения «микроистории» как рецепта для современных военных историков, замечу, что желательно было бы определиться, до какого конкретно микроуровня мы должны спуститься, не оказавшись при этом в наноистории. Договориться об этом ученые (тем более, историки) между собой, естественно, не смогут, поэтому акцентировать будем не масштаб поставленной задачи, а методику анализа и объект исследования. Связываемые же с антропологическим поворотом тенденции состоят в акцентировании внимания исследователей на проблематике сознания, подсознания, чувств и ощущений индивидов в атмосфере войны. Признаем необходимость комплексной критики каждого источника, скрупулезность анализа каждого отдельно взятого нарратива. При комментировании этих по преимуществу субъективных источников не обойтись и без т.н. позитивистской, событийной истории. В русле военно-исторической антропологии, мы ориентируемся в первую очередь на изучение не событий, а людей, феноменов их сознания. Но поскольку «любой текст требует контекст», и не только культурный, но и политический, в ряде случаев мы вынуждены обращаться и к вопросам событийной истории.

Произошедший в середине 1990-х гг. методологический поворот в изучении военной истории, активизация историко-антропологических и культурологических подходов, привлечение в исторические исследования методов психологии, социологии, лингвистики, визуальной антропологии, попытки преодолеть рамки традиционных национальных нарративов с их локально односторонней оценкой событий, новое рождение биографики (в т.ч. полководцев), реинкарнация событийной истории – весь методологический плюрализм начала ХХI века вызвали к жизни интерес к кросс-культурному диалогу. Таким образом, один из путей развития военной истории видится через микроантропологический анализ к кросс-культурному синтезу.

---

БИБЛИОГРАФИЯ

Бажуков В.И. Военная антропология: объект, предмет, направления, методология // Армия и общество. 2008. № 3. С. 37-45.

Бекер Ж.–Ж. Новое в изучении истории Первой Мировой войны во Франции // Новая и новейшая история. 1999. № 2. С. 44-52.

Вовси Э.М. Qui non proficit deficit (о некоторых направлениях по изучению эпохи войны 1812) // Французский ежегодник, 2011: Отечественная война 1812 г.: актуальные вопр. совр. историографии: Материалы Круглого стола. М., 2011. С. 348-357.

Вольперт Л.И. Наполеоновский «миф» у Пушкина и Стендаля // Пушкинские чтения: Сборник статей / Сост. С. Г. Исаков. Таллинн, 1990

Гладышев А.В. Вопросы изучения истории оккупации Франции в 1814-1818 гг. и работы Ж. Антрэ // История и историческая память. Межвуз сб. науч. тр. / Под ред А.В. Гладышева. Саратов, 2012. Вып. 6. С. 260-286.

Гладышев А.В., Тотфалушин В.П. Страдания француза в России. По страницам воспоминаний Р. Вьейо о пребывании в русском плену в 1812–1814 гг. // Россия и Франция. XVIII–XX века. М., 2006. Вып. 7. С. 115-137.

Губина М.В. Франция в восприятии российских военных: эволюция стереотипов (1814–1818) // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. М., 2000. Вып. 1. С. 136-141.

Губина М.В. Особенности образа России и русских в сознании французских современников в 1814–1818 гг. // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. М., 2002. Вып. 2. С. 153-161.

Земцов В.Н. Микроистория и перспективы изучения Отечественной войны 1812 года // Труды Коми отделения Академии военно-исторических наук. Сыктывкар; Вологда, 2012. Вып. 8. С. 40-45.

Земцов В.Н. Несколько мыслей, возникших при чтении доклада Э.М. Вовси // Французский ежегодник, 2011: Отечественная война 1812 г.: актуальные вопр. совр. историографии: Материалы Круглого стола. М., 2011. С. 358-363.

Малышкин С.А. Человек в Бородинской битве: опыт историко-антропологического исследования // Отечественная война 1812 года: Источники. Памятники. Проблемы. Бородино, 1998. С. 103-115.

Петито Н. Французская историография наполеоновских войн // Французский ежегодник. 2013. М., 2013. С. 310-314.

Сенявская Е.С. 1941–1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование. М.: Институт российской истории РАН, 1995.

Сенявская Е.С. Человек на войне. Историко-психологические очерки. М.: Институт российской истории РАН, 1997. 232 с.

Сенявская Е.С. Военно-историческая антропология как новая отрасль исторической науки // Военно-историческая антропология. М., 2002. С. 135-145.

Собуль А. Герой, «легенда» и история // Французский ежегодник. 1969. М., 1970.

Стерликов А.А. Возникновение наполеоновской «легенды» // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: История. Политология. Экономика. Информатика. 2007. Т. 4. № 8.

Человек и война. Война как явление культуры: Материалы международной научной конференции (Челябинск, 2000). М., 2001.

Шеин И.А. История нашествия Наполеона в Россию в отечественной историографии // Труды Коми отделения Академии военно-исторических наук. Сыктывкар; Вологда, 2012. Вып. 8. С. 3-30.

Bertaud J-P. Quand les enfants parlaient de glorie. L’armée au Coeur de la France de Napoléon. P.: Grand livre du mois, 2006. 460 р.

Blondeau B. Les occupation militaire etrangeres en 1814 et 1815 dans le Val de Sâon, le Beaujolais et la Domdes. Lyon: Société des Etudes Historiques Révolutionnaire et Impériales, 2013. 322 p.

Britain's soldiers: rethinking war and society, 1715-1815 / Edit. K. Linch, M. McCormack. Liverpool: Liverpool University Press, 2014.

Cadot M. Cosaques, Huns, Mongols: Les nouveax barbares dans l’imaginaire europeen de 1814 à 1918 // Actas del VI simposio de la sociedad Espanola de literature general y comparada. Granad, 1988. Р. 9-15.

Cate C. La Campagne de Russie, 1812, le duel des empereurs. Paris: le Grand livre du mois, 2000).

Daly G. The British Soldier in the Peninsular War: Encounters with Spain and Portugal, 1808-1814. Houndmills: Palgrave. 2013.

Dechamps J. Sur la légende de Napoléon. Paris: H. Champion, 1931.

Descotes M. La legende de Napoleon et les ecrivains francais du XIXe siècle. Paris 1967.

Driault É. Napoléon et l'Europe, la chute de l'Empire: la légende de Napoléon, 1812-1815. Paris: F. Alcan, 1927.

Esdaile Ch., Freeman Ph. Burgos in the Peninsular War, 1808-1814. Occupation, Siege, Aftermath. Basingstoke: Palgrave Mcmillan, 2014.

Forrest A. Napoleon’s men. The Soldiers of the Revolution and Empire. L.: Hambledon and London, 2002. 248 р.

Guerres et Cultures. 1914-1918 / Dir. J.-J Becker. Paris: Éditions Armand Colin, 1994.

Gonnard Ph. Les origines de la légende napoléonienne: l'oeuvre historique de Napoléon à Sainte-Hélène. Paris: Calmann-Lévy, 1906.

Hantraye J. Les Cosaques aux Champs-Elysées. L'occupation de la France après la chute de Napoléon. P.: Belin, 2005. 303 p.

Hazareesingh S. La légende de Napoléon. Paris: Tallandier, 2005. 414 р.

James L.S. Witnessing the Revolutionary and Napoleonic Wars in German Central Europe. London: Palgrave Macmillan, 2013.

Kennedy C. Narratives of the Revolutionary and Napoleonic Wars. Military and Civilian Experience in Britain and Ireland. New York: Palgrave Macmillan, 2013.

Largeaud J.-M. Les temps retrouvés de Waterloo // Revue d’histoire du xix^e ^siècle. 2002. № 2 (25). Р. 145-152.

Les Européens dans les guerres napoléoniennes / Dir. N. Petiteau, J.-M. Olivier, S. Caucanas. Toulouse: Privat, 2012. 287 р.

Linch K. Britain and Wellington's army. Recruitment, Society and Tradition, 1807-15. New York: Palgrave Macmillan, 2011.

Martin B. Napoleonic Friendship: Military fraternity, intimacy and sexuality in 19th – century France. Durham: University of New Hampshire Press, 2011. 379 р.

Mayer K.J. Napoleons Soldaten: Alltag in der Grande Armée. Darmstadt: Primus Verlag, 2008. 145 s.

Michel P. Les Barabares, 1789-1848: un mythe romantique. Lyon: Presses universitaires de Lyon, 1981. 656 р.

Muir R. Tactics and the Experience of Battle in the Age of Napoleon. New Haven, L., 1998.

Mir J.-P. Le Soldat d’Empire au quotidien. Vie d'autrefois. P.: Archives & Culture, 2007. 160 р.

Perivier A. Napoléon journalistе Paris: Plon, 1918.

Petiteau N. Lendemains d ’Empire: les soldats de Napoldon dans la France du XIXе siècle. Р.: La Boutique de l’Histoire, 2003. 400 р. [petiteau-n.-lendemains-d-empire-les-soldats-de-napoldon-dans-la-france-du-xixе-siècle.-р.-la-boutique-de-lhistoire-2003.-400-р.]

Petiteau N. Pour une anthropologie historique des guerres de l’Empire // Revue d’histoire du XIXe siècle. Pour une histoire culturelle de la guerre au XIXe sièсle. 2005. № 30. Р. 1-39.

Petiteau N. «Sudhir Hazareesingh. The Legend of Napoleon. Londres: Granta Books, 2004» // Revue d'histoire du XIXe siècle [En ligne], 30 | 2005, mis en ligne le 19 février 2006. URL : http://rh19.revues.org/1044 (время доступа 30.12. 2015).

Petiteau N. La campagne de Russie de 1812: mythes et réalités // Revue des études slaves. 1812, la campagne de Russie. 2012. V. 83. № 4. Р. 1047-1060.

Pigeard A. L'Armée de Napoléon: organisation et vie quotidienne. P.: Tallandier, 2000. 366 р.

Pingaud L. Les Française en Russie et les Russes en France. L’Ancien regime, l’emigration, les invasions. P.: Perrin, 1886. 510 р.

Rey M.-P. L’Effroyable Tragédie. Une nouvelle histoire de la campagne de Russie. P.: Flammarion, 2012. 390 р.

Rothenberg G.E. The Art of Warfare in the Age of Napoleon. Bloomington: Indiana University Press, 1978. 272 р.

Roynette O. Les mots des soldats. P.: Belin, 2004. 270 р.

Roynette O. Pour une histoire culturelle de la guerre au XIX^e^ siècle // Revue d'histoire du XIXe siècle. 2005. № 30.

Russia and the Napoleonic Wars / Ed. J.M. Hartley, P. Keenan, D. Lieven. Palgrave Macmillan, 2015.

Soldiering in Britain and Ireland, 1750-1850 / Ed. C. Kennedy; M. McCormack. Basingstoke: Palgrave Mcmillan, 2012.

War, Demobilization and Memory. The Legacy of War in the Era of Atlantic Revolutions / Edit. A. Forrest, K. Hagemann, M. Rowe. Houndmills, Basingstoke, Hampshire: Palgrave Macmillan, 2016.

War memories. The Revolutionary and Napoleonic Wars in Modern European Culture / Ed. A. Forrest, É. François, K. Hagemann. New York: Palgrave Macmillan, 2012.

Wishon M. German Forces and the British Army. Interactions and Perceptions, 1742-1815. Basingstoke: Palgrave Mcmillan, 2013.

---

REFERENCES

Bazhukov V.I. Voennaja antropologija: ob#ekt, predmet, napravlenija, metodologija // Armija i obshhestvo. 2008. № 3. S. 37-45.

Beker Zh.–Zh. Novoe v izuchenii istorii Pervoj Mirovoj vojny vo Francii // Novaja i novejshaja istorija. 1999. № 2. S. 44-52.

Vovsi Je.M. Qui non proficit deficit (o nekotoryh napravlenijah po izucheniju jepohi vojny 1812) // Francuzskij ezhegodnik, 2011: Otechestvennaja vojna 1812 g.: aktual'nye vopr. sovr. istoriografii: Materialy Kruglogo stola. M., 2011. S. 348-357.

Gladyshev A.V. Voprosy izuchenija istorii okkupacii Francii v 1814-1818 gg. i raboty Zh. Antrje // Istorija i istoricheskaja pamjat'. Mezhvuz sb. nauch. tr. / Pod red A.V. Gladysheva. Saratov, 2012. Vyp. 6. S. 260-286.

Gladyshev A.V., Totfalushin V.P. Stradanija francuza v Rossii. Po stranicam vospominanij R. V'ejo o prebyvanii v russkom plenu v 1812–1814 gg. // Rossija i Francija. XVIII–XX veka. M., 2006. Vyp. 7. S. 115-137.

Gubina M.V. Francija v vosprijatii rossijskih voennyh: jevoljucija stereotipov (1814–1818) // Rossija i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovosprijatija. M., 2000. Vyp. 1. S. 136-141.

Gubina M.V. Osobennosti obraza Rossii i russkih v soznanii francuzskih sovremennikov v 1814–1818 gg. // Rossija i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovosprijatija. M., 2002. Vyp. 2. S. 153-161.

Zemcov V.N. Mikroistorija i perspektivy izuchenija Otechestvennoj vojny 1812 goda // Trudy Komi otdelenija Akademii voenno-istoricheskih nauk. Syktyvkar; Vologda, 2012. Vyp. 8. S. 40-45.

Zemcov V.N. Neskol'ko myslej, voznikshih pri chtenii doklada Je.M. Vovsi // Francuzskij ezhegodnik, 2011: Otechestvennaja vojna 1812 g.: aktual'nye vopr. sovr. istoriografii: Materialy Kruglogo stola. M., 2011. S. 358-363.

Malyshkin S.A. Chelovek v Borodinskoj bitve: opyt istoriko-antropologicheskogo issledovanija // Otechestvennaja vojna 1812 goda: Istochniki. Pamjatniki. Problemy. Borodino, 1998. S. 103-115.

Petito N. Francuzskaja istoriografija napoleonovskih vojn // Francuzskij ezhegodnik. 2013. M., 2013. S. 310-314.

Senjavskaja E.S. Chelovek na vojne. Istoriko-psihologicheskie ocherki. M.: Institut rossijskoj istorii RAN, 1997. 232 s.

Senjavskaja E.S. Voenno-istoricheskaja antropologija kak novaja otrasl' istoricheskoj nauki // Voenno-istoricheskaja antropologija. M., 2002. S. 135-145.

Shein I.A. Istorija nashestvija Napoleona v Rossiju v otechestvennoj istoriografii // Trudy Komi otdelenija Akademii voenno-istoricheskih nauk. Syktyvkar; Vologda, 2012. Vyp. 8. S. 3-30.

Bertaud J-P. Quand les enfants parlaient de glorie. L’armée au Coeur de la France de Napoléon. P.: Grand livre du mois, 2006. 460 р.

Blondeau B. Les occupation militaire etrangeres en 1814 et 1815 dans le Val de Sâon, le Beaujolais et la Domdes. Lyon: Société des Etudes Historiques Révolutionnaire et Impériales, 2013. 322 p.

Britain's soldiers: rethinking war and society, 1715-1815 / Edit. K. Linch, M. McCormack. Liverpool: Liverpool University Press, 2014.

Cadot M. Cosaques, Huns, Mongols: Les nouveax barbares dans l’imaginaire europeen de 1814 à 1918 // Actas del VI simposio de la sociedad Espanola de literature general y comparada. Granad, 1988. Р. 9-15.

Cate C. La Campagne de Russie, 1812, le duel des empereurs. Paris: le Grand livre du mois, 2000).

Daly G. The British Soldier in the Peninsular War: Encounters with Spain and Portugal, 1808-1814. Houndmills: Palgrave. 2013.

Dechamps J. Sur la légende de Napoléon. Paris: H. Champion, 1931.

Descotes M. La legende de Napoleon et les ecrivains francais du XIXe siècle. Paris 1967.

Driault É. Napoléon et l'Europe, la chute de l'Empire: la légende de Napoléon, 1812-1815. Paris: F. Alcan, 1927.

Esdaile Ch., Freeman Ph. Burgos in the Peninsular War, 1808-1814. Occupation, Siege, Aftermath. Basingstoke: Palgrave Mcmillan, 2014.

Forrest A. Napoleon’s men. The Soldiers of the Revolution and Empire. L.: Hambledon and London, 2002. 248 р.

Guerres et Cultures. 1914-1918 / Dir. J.-J Becker. Paris: Éditions Armand Colin, 1994.

Gonnard Ph. Les origines de la légende napoléonienne: l'oeuvre historique de Napoléon à Sainte-Hélène. Paris: Calmann-Lévy, 1906.

Hantraye J. Les Cosaques aux Champs-Elysées. L'occupation de la France après la chute de Napoléon. P.: Belin, 2005. 303 p.

Hazareesingh S. La légende de Napoléon. Paris: Tallandier, 2005. 414 р.

James L.S. Witnessing the Revolutionary and Napoleonic Wars in German Central Europe. London: Palgrave Macmillan, 2013.

Kennedy C. Narratives of the Revolutionary and Napoleonic Wars. Military and Civilian Experience in Britain and Ireland. New York: Palgrave Macmillan, 2013.

Largeaud J.-M. Les temps retrouvés de Waterloo // Revue d’histoire du xix^e ^siècle. 2002. № 2 (25). Р. 145-152.

Les Européens dans les guerres napoléoniennes / Dir. N. Petiteau, J.-M. Olivier, S. Caucanas. Toulouse: Privat, 2012. 287 р.

Linch K. Britain and Wellington's army. Recruitment, Society and Tradition, 1807-15. New York: Palgrave Macmillan, 2011.

Martin B. Napoleonic Friendship: Military fraternity, intimacy and sexuality in 19th – century France. Durham: University of New Hampshire Press, 2011. 379 р.

Mayer K.J. Napoleons Soldaten: Alltag in der Grande Armée. Darmstadt: Primus Verlag, 2008. 145 s.

Michel P. Les Barabares, 1789-1848: un mythe romantique. Lyon: Presses universitaires de Lyon, 1981. 656 р.

Muir R. Tactics and the Experience of Battle in the Age of Napoleon. New Haven, L., 1998.

Mir J.-P. Le Soldat d’Empire au quotidien. Vie d'autrefois. P.: Archives & Culture, 2007. 160 р.

Perivier A. Napoléon journalistе Paris: Plon, 1918.

Petiteau N. Lendemains d ’Empire: les soldats de Napoldon dans la France du XIXе siècle. Р.: La Boutique de l’Histoire, 2003. 400 р. [petiteau-n.-lendemains-d-empire-les-soldats-de-napoldon-dans-la-france-du-xixе-siècle.-р.-la-boutique-de-lhistoire-2003.-400-р.-1]

Petiteau N. Pour une anthropologie historique des guerres de l’Empire // Revue d’histoire du XIXe siècle. Pour une histoire culturelle de la guerre au XIXe sièсle. 2005. № 30. Р. 1-39.

Petiteau N. «Sudhir Hazareesingh. The Legend of Napoleon. Londres: Granta Books, 2004» // Revue d'histoire du XIXe siècle [En ligne], 30 | 2005, mis en ligne le 19 février 2006. URL : http://rh19.revues.org/1044 (время доступа 30.12. 2015).

Petiteau N. La campagne de Russie de 1812: mythes et réalités // Revue des études slaves. 1812, la campagne de Russie. 2012. V. 83. № 4. Р. 1047-1060.

Pigeard A. L'Armée de Napoléon: organisation et vie quotidienne. P.: Tallandier, 2000. 366 р.

Pingaud L. Les Française en Russie et les Russes en France. L’Ancien regime, l’emigration, les invasions. P.: Perrin, 1886. 510 р.

Rey M.-P. L’Effroyable Tragédie. Une nouvelle histoire de la campagne de Russie. P.: Flammarion, 2012. 390 р.

Rothenberg G.E. The Art of Warfare in the Age of Napoleon. Bloomington: Indiana University Press, 1978. 272 р.

Roynette O. Les mots des soldats. P.: Belin, 2004. 270 р.

Roynette O. Pour une histoire culturelle de la guerre au XIX^e^ siècle // Revue d'histoire du XIXe siècle. 2005. № 30.

Russia and the Napoleonic Wars / Ed. J.M. Hartley, P. Keenan, D. Lieven. Palgrave Macmillan, 2015.

Soldiering in Britain and Ireland, 1750-1850 / Ed. C. Kennedy; M. McCormack. Basingstoke: Palgrave Mcmillan, 2012.

War, Demobilization and Memory. The Legacy of War in the Era of Atlantic Revolutions / Edit. A. Forrest, K. Hagemann, M. Rowe. Houndmills, Basingstoke, Hampshire: Palgrave Macmillan, 2016.

War memories. The Revolutionary and Napoleonic Wars in Modern European Culture / Ed. A. Forrest, É. François, K. Hagemann. New York: Palgrave Macmillan, 2012.

Wishon M. German Forces and the British Army. Interactions and Perceptions, 1742-1815. Basingstoke: Palgrave Mcmillan, 2013.