ОТ НЕМАНА ДО СМОЛЕНСКА: НАЧАЛО РУССКОЙ КАМПАНИИ В ПРЕДСТАВЛЕНИИ СОЛДАТ ВЕЛИКОЙ АРМИИ НАПОЛЕОНА
From Neman to Smolensk: the beginning of the Russian campaign in the representations of the soldiers of Napoleon’s Great army

Изучение проблем формирования и трансформации исторической памяти открывает в последние годы неожиданные аспекты в интерпретации событий прошлого. Так, обращение к одной из новых книг А. Ассман, в которой был поставлен вопрос о возможном «кризисе мемориальной культуры» в современной Европе, когда стремление создать единую память приводит к обратному процессу – процессу разъединения общества¹, привело нас к поиску истоков единой памяти и прояснению условий, в которых эта память формировалась. Полагаем, это поможет выявить функциональные возможности памяти для современного общества, либо, что не исключаем, потенциальный вред для него.

Единой мемориальной европейской версии русской кампании Наполеона на сегодня не существует. Она представлена отдельными национальными традициями, которые, тем не менее, неоднократно, во многом искусственно, пытались соединить в ходе процессов евроинтеграции. В ходе подобных попыток становилось все более очевидным, что главными потенциальными носителями единой европейской памяти тогда, в 1812 г., были солдаты армии Наполеона. При этом восприятие событий солдатами во многом зависело от их личного опыта. Но не только. Вполне логично допустить, что к началу кампании в сознании многих солдат армии Наполеона уже существовал сформированный прежде всего официальной пропагандой набор стереотипов о России и о причинах конфликта с ней. Диалектика войны в любые времена диктовала необходимость конструирования образа врага как ключевого элемента пропаганды. Публицистика, как основной элемент информационной войны в те годы, последовательно подготавливала общество к мысли о том, что Франция планирует справедливую войну против «варваров», которая впишет еще одну строку в героическую историю страны².

В ходе подготовки войны с Россией французские военные и правительственные аналитики готовили многочисленные обзоры регионов России, выявляя их специфические национальные особенности. Сохранившаяся во французских архивах подобная документация определенно свидетельствует о тщательной подготовке военного и политического руководства к предстоящей военной операции³. Вместе с тем личная переписка чинов Великой армии открывает для нас совершенно иной аспект данной проблемы. По всей видимости, для основной части участников похода русская кампания вплоть до июня 1812 г. не была заранее предопределенным событием. Солдаты оставались в неведении относительно направления движения Великой армии, предполагая всевозможные версии. Так, капитан гвардейской артиллерии А.О.Ф. Пьон де Лош в письме отцу от 22 марта 1812 г. не смог сдержать своего недоумения, граничащего с возмущением, тем, что армия, как он полагал, идет по Пруссии без определенного направления и без цели. Только 28 марта, дойдя до Майнца, он наконец-то высказал предположение, основанное на слухах, что, возможно, армия идет в Россию. Размышляя о возможных причинах конфликта, он написал следующее: «... Император России старался ориентироваться на сохранение хороших отношений с нами, но его Сенат, напротив, хочет восстановить торговые отношения с Англией»⁴. Свои размышления он закончил саркастичным замечанием в адрес командования Великой армии, предложив пойти в Индию, чтобы тем самым нанести сокрушительный удар по Англии.

Однако информация о возможности войны с Россией все же проникала в офицерскую среду и, ожидая конфликта, чины Великой армии пытались представить образ будущего неприятеля. К примеру, капитан А.М. Дюпан 10 апреля 1812 г. написал отцу: «Русские жестокий и твердый народ». Но он, как и многие другие, не мог понять смысл данной войны: «Что нас ждет этой зимой, если мы съедим все наши запасы? Что мы ожидаем в войне с русскими? Зная уже эту страну, [можно предположить, что] мы потратим гораздо больше ресурсов, чем приобретем»⁵. Следующее письмо отцу капитан написал только 26 декабря 1812 г. Его ожидания отчасти оправдались: «Я наконец покинул Россию, это варварское место; бедные крестьяне, их не щадит собственная власть. Один крестьянин сделал мне ботинки из овчины и отдал часть своей одежды. Все это мне очень помогло, но я не мог никак отблагодарить его»⁶. Подобные настроения о бессмысленности происходившей войны разделял военный комиссар Л.Г. Пюибюск: «Мне хочется верить, что мы не станем жертвовать последними человеческими ресурсами ради удовлетворения политических амбиций»⁷.

В начале войны армейские чины успокаивали себя мыслью о скором завершении конфликта с Россией⁸. Ориентируясь на правительственную прессу, они были уверены, что война закончится в «русской Польше». Так, «Журналь д'Ампир», цитируя бюллетень Великой армии, писал 5 июля: «Солдаты, мы начинаем вторую польскую войну. Первая закончилась в Тильзите, где Россия поклялась в вечном союзе с Францией против Англии. Она нарушила договор и не дает никаких объяснений такого странного поведения. Она поставила нас между выбором позора или войны. Для Франции выбор очевиден, мы пойдем вперед и принесем войну на территорию этой страны»⁹.

В начале войны французская печать продолжала создавать в умах читателей образ угнетаемых поляков, жаждущих свободы. Без устали приводились примеры жестокого обращения русских властей с поляками, говорилось о негативном влиянии политики Петербурга на экономическое и политическое развитие польских территорий¹⁰. Мысли о спасительной миссии вдохновляли французов, и столь благородная цель – освобождение угнетенного народа – становилась для них самым смыслом войны. Пьен де Лош, к примеру, в одном из писем отметил, что Великая армия призвана положить предел устрашающей агрессии со стороны русского императора по отношению к полякам¹¹.

Первые впечатления при вступлении на территорию «русской Польши» убеждали чинов Великой армии в справедливости их намерений. Они были поражены энтузиазмом, с которым поляки встретили Наполеона, и это, помимо прочего, заставило их верить в скорое окончание кампании. Генерал-адъютант императора Ж. Мутон так описал вступление армии в Вильно: «Мы прибыли в столицу Литвы. Поляки кажутся очень восторженными, они демонстрируют высокую степень жертвенности по отношению к императору. Эта война при такой расстановке сил, ко всеобщему счастью, не будет долгой. Мы за эти несколько дней очень сильно устали. Все, что у нас осталось, – вера в нашего императора»¹².

По мере захвата территорий французы стали формировать в крупных городах органы местной администрации, что до известной степени помогало им решать проблемы с продовольствием и размещением раненых¹³. На западных территориях Российской империи делались систематические попытки установить тесные отношения с польским населением. Когда 1-й армейский корпус занял Минск, маршал Л.Н. Даву в своем обращении к жителям подчеркнул, что французская армия стремится к освобождению польского Отечества. И эта идея фигурировала почти в каждом выпуске «Минской газеты», которую стала выпускать новая профранцузская администрация. Газета так описала вступление Великой армии в Минск: «Этот исторический день освободил нашу провинцию от невольничьего ярма и возвратил нас Отчизне»¹⁴. Однако иллюзии, которыми тешили себя французы насчет энтузиазма польского населения, вскоре стали развеиваться по мере более глубокого знакомства с социальными реалиями «освобожденных» территорий. Французские солдаты приходили к пониманию того, что только часть местного населения была готова встретить французов как «освободителей», другая же часть жителей восприняла их в качестве захватчиков. Солдаты с удивлением обнаружили, что местные крестьяне, по всей видимости, вполне довольны своим «рабским положением»¹⁵. Так при погружении в социальную реальность «русской Польши», у солдат стали зарождаться сомнения в «благородстве» целей начавшейся войны.

Наибольшее недоумение вызывал то, что польские аристократы, которых они пришли «освобождать», живут вполне достойно и свободно, в то время как местные крестьяне пребывают в рабстве, страдая от гнета своих сеньоров¹⁶. Под впечатлением от увиденного у солдат возник закономерный вопрос – кого они пришли освобождать в Польше? Их первоначальные представления о своей освободительной миссии, сформированные прежними стереотипами, подкрепленными официальной пропагандой, развеялись от соприкосновения с действительностью.

Несмотря на разочарования подобного рода уже в начале кампании, основная часть участников все же тешила себя надеждой на скорое заключение мира¹⁷. Эти надежды подкреплялись сообщениями об отступлении русской армии¹⁸. Генерал О.Ф.Б. Себастьяни отмечал в те дни: «Мы не видим врага вблизи и находимся в ожидании. Мы добились цели, которую перед собой ставили, и это замечательный результат кампании. Вся вражеская армия отступает»¹⁹. Подобные настроения разделяла фактически вся армия. Однако спустя несколько недель, проведенных в ожидании решающего сражения и заключения мира, солдаты начали допускать мысль о возможности затяжной войны. Это вызывало чувство раздражения и даже негодование по поводу действий русской армии, а это, в свою очередь, усиливало представления о «варварстве» противника. «Русские не ожидали нас возле Немана, они сконцентрировались в Вильно. Они сожгли продовольствие и отступили. Трудно планировать сражение, когда эти господа предпочитают отступать», – выражал свое возмущение действиями противника генерал Компан²⁰. Тактика отступления русской армии привела к появлению среди наполеоновских чинов мнения о том, что они изначально серьезно переоценили боеспособность русской армии, «увидев великанов в этих пигмеях»²¹. Конечно, высказывались и иные предположения по поводу причин отступления противника. Некоторые из чинов даже допускали мысль, что подобное поведение связано с заранее продуманным ожиданием со стороны русских гибели Великой армии от голода и холода²².

Подобные обстоятельства заставили многих солдат в очередной раз усомниться в необходимости начала этой войны и задаваться вопросом: неужели они вступили в Россию только для того, чтобы следовать за отступающей армией, которая разоряет свою собственную территорию?²³ Все чаще приходила мысль о том, что эта война есть ни что иное как бесполезная «игра» с Россией, в то время, как следует воевать с Англией²⁴. Подобные настроения усугублялись серьезными проблемами с продовольствием, возникшими уже в начале кампании²⁵.

На территории Белоруссии солдаты продолжили свое знакомство с российской действительностью. По сравнению с «русской Польшей», теперь их еще в большей степени поразила бедность, опустошенность городов, множество евреев, умирающих и уже умерших от голода. Под впечатлением подобных картин су-лейтенант Дюке написал: «Мы стали понимать, что движемся к катастрофе. Мы не знаем, что ожидать от этой войны в сравнении с другими войнами. Я удивляюсь, что русский император не замечает бедность своего народа»²⁶.

Во все более усугублявшейся ситуации неопределенности будущего, солдаты стали утешать себя мыслями о вере в императора, в неизбежности успешного окончания военной операции, размышлениями о направлении дальнейшего движения армии (высказывались предположения о движении на Москву, либо на Санкт-Петербург)²⁷. Своеобразным терапевтическим средством, хотя бы частично снимающим раздражение и недовольство ходом кампании, стало все чаще встречающееся в письмах французов выражение ненависти по отношению к неприятелю, образ которого приобретает все более варварские черты.

Теперь чины Великой армии обращают внимание в своих письмах не на освободительную составляющую войны, а на то, как русская армия опустошает собственную территорию и в сколь рабском положении находится местное население²⁸.

Надежды на завершение кампании связывали со сражением под Смоленском: «Мы еще не участвовали в крупных сражениях. Но надеемся, что со дня на день произойдет большое сражение: мы движемся по России, и мы сейчас под стенами Смоленска. С нами Бог!» – писал полковник А. Друо²⁹. Смоленское сражение оставило в памяти большинства французских солдат, главным образом, воспоминания о проявленном под стенами этого города героизме их армии³⁰. Во всяком случае, они были несколько вознаграждены найденными в городе продовольственными запасами³¹. Затем они обозрели окрестности и запечатлели свои впечатления от увиденного в письмах и дневниках. Воспоминания основной части участников похода свелись к видам опустошенного и горящего города³². Исход большинства жителей не мог их не поразить: «Все буржуа покинули город вместе со своими повозками, в ближайших окрестностях остались только крестьяне, скрывшиеся в лесах»³³.

Осмотреть город не удалось, так как солдаты, согласно приказу, были вынуждены расположиться у стен Смоленска, на открытом пространстве. Устраиваясь на ночлег, они стали сооружать шалаши. Восторг от победы быстро покинул солдат, теперь они думали о насущных проблемах – о своем ночлеге и пропитании. Тем более, что уже в первый день найденные в городе продовольственные запасы были съедены. Л.Г. Пюибюск написал: «Несколько дней раздача провианта становится весьма беспорядочной: сухари все вышли, вина и водки нет ни капли, люди питаются одной говядиной за счет скота, отнятого у жителей города и окрестных деревень. Но и мясо надолго не хватит, так как жители при нашем приближении разбегаются и уносят с собою все, что только могут взять и скрываются в густых, почти неприступных, лесах»³⁴. Под впечатлением от вида совершенно измотанной армии, Пюибюск написал: «Именно в таком виде явился перед нами фатум, который мы ощутили в ходе этой войны; зачем мы пришли на край Европы? Может, это просто мания завоевания, ненасытная жажда господства?»³⁵. По словам участников событий, уже осознавших на тот момент, что в Смоленске война не завершится, армия погрузилась в «глубокую меланхолию и молчание», которые обычно не были свойственны победителям³⁶.

Теперь идея о бессмысленности войны прочно заняла головы многих участников похода, в особенности тех, кто покинул Смоленск и продолжил движение вместе с Наполеоном далее на восток. Капитан Ж. Бро следующим образом подытожил ход событий: «Мы наивно полагали, что сражение под Смоленском, наконец-то, завершит кампанию. Русские теперь скажут, что их покинул Бог, так как они очень его почитают. Однако мы продолжили движение вглубь России»³⁷.

Участники похода вновь пытаются связать свои надежды с ожиданием крупного сражения, которым в конечном итоге станет битва при Москве-реке. 3 сентября генерал Ф.Р. Ледрю дес Эссарт пишет своему брату из Гжатска: «Русские готовы принять сражение; они заняли боевую позицию; через два или три дня у нас будет очередной Аустерлиц»³⁸. Столь же решительно был настроен в тот день и генерал Компан. «Мой долг сделать все, что в моих силах для защиты моего вождя и моей страны», – написал он своей жене³⁹

Подведем итоги. Формирование относительно единой памяти солдат Великой армии о русском походе диктовалось несколькими факторами. Еще до открытия военных действий большую роль сыграла официальная пропаганда, которая способствовала созданию идейной стереотипности представлений французских солдат о неприятеле. Однако погружение солдат Великой армии в российскую действительность стало менять их изначальные представления. Если в самом начале кампании солдаты верили в идею спасения поляков, стонущих под гнетом русского царя, то вскоре благодаря начавшимся контактам с населением «русской Польши» они быстро разочаровались в благородстве своей миссии. Теперь война, которая явно затягивалась благодаря «скифской» тактике русских, становилась для наполеоновских солдат символом борьбы с варварством. Для большинства чинов, не посвященных в планы и подробности действий Великой армии, единственным, что вскоре осталось – это вера в гений своего императора.

БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES

• Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М.: Новое литературное обозрение, 2016. 232 с. [Assman A. Novoe nedovol\'stvo memorial\'noj kul\'turoj. Moskva: Novoe literaturnoe obozrenie, 2016. 232 p.]
• Наполеон в России глазами иностранцев. М.: Захаров, 2004. 560 с. [Napoleon v Rossii glazami inostrancev. Moskva: Zaharov, 2004. 560 p.]
• Промыслов Н.В. Французское общественное мнение о России накануне и вовремя войны 1812 года. М.: РОССПЭН, 2016. 254 с. [Promyslov N.V. Francuzskoe obshchestvennoe mnenie o Rossii nakanune i vovremya vojny 1812 goda. Moskva: ROSSPEN, 2016. 254 p.]
• Archives nationales (AN). AF IV 1645.
• Boudon J.O. Lettres de la campagne de Russie. P.: Pierre de Taillac, 2012. 362 р.
• Correspondance générale de Napoléon Bonaparte. P.: Fayard, 2012. T. 12. 956 р.
• Fabry G. Campagne de Russie 1 aout – 10 aout. P.: IMPRIMEURS-ÉDITEURS, 1903. 456 р.
• Le Moniteur universel. 1812. Juillet. 35 р.
• Lettre d'un capitain Jean Breaut // Revue des études historiques. P.: A. Picard, 1922. 257 р.
• Le Journal de l\'Empire. 1812. 5 juillet. 12 р.
• Puibusque L.V. Lettres sur la guerre de Russie en 1812. P.: Libraires pour l'art militaire, 1817. 306 р.
• Pion des Loches A.F. Mes campagnes 1792-1815. P.: Firmin-Didot, 1889. 224 р.
• Roucaud M., Houdecek F. Du Niemen à la Bèrèzina. P.: Service historique de la Défense, 2012. 292 р.
• Service historique de la Défense (SHD). 1M 1487, 1 M 1489, 2 С 128, 2 С 129, 1К 196.
• Tymcz. Gaz. Mińska. Mińsk, 1812. № 1. 36 р.

• Ternaux-Compans H. Le génénaral Compans d'apres ses notes de campagnes et sa correspondance de 1812 – 1813. P.: LIBRAIRIE PLON, 1912. 390 р.