ПУБЛИЧНАЯ ИСТОРИЯ: ВЫЗОВЫ ОБЩЕСТВА И ТРАНСФОРМАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
Public History: challenges of society and transformations of historical knowledge

Пространство публичной истории. В поисках предмета и метода. В современной социокультурной ситуации обозначилось некоторое поле вопросов, обращенных к профессиональному историческому сообществу¹. Многочисленные научные, просветительские и медийно-развлекательные проекты последнего десятилетия свидетельствуют как о стойком интересе в обществе к исторической тематике, так и о различном восприятии исторического прошлого, выражающемся в репрезентации и оценке событий, явлений, персоналий.

История, как комплекс знаний о прошлом, непосредственно влияет на формирование и функционирование общественных систем и структур. При помощи разного рода исторического материала целенаправленно или стихийно формируется, с одной стороны, историческая память общества, его национальная, культурная и гражданская идентичность, а с другой (напрямую и непосредственно в связи с первым), выстраивается общественное мнение, отношение людей к тем или иным современным событиям, тенденциям, личностям, т.е. происходит своего рода программирование общественного поведения. Отсюда и в исторической науке начинает осознается необходимость рассматривать восприятие прошлого не просто на уровне индивидуального интереса творческой личности, а с учетом социокультурного опыта и общественных потребностей, в рамках изучения социального исторического сознания².

Такое явление в области исторического знания, которое в самом общем виде называется публичная история, на наш взгляд, пока еще не является ни особой исследовательской парадигмой, ни отдельной дисциплиной³. И эта научно-практическая область⁴ находится в фокусе внимания разного рода исследований: от общей дискуссии о том, что такое публичная история, до принципов и методов внедрения публичной истории в образовательные программы и общественные практики⁵.

Опыт, накопленный национальными историографиями, пытающимися как-то определить специфику исследовательского поля публичной истории, приводит к единственному общему наблюдению: публичная история – это историческое знание, создаваемое за пределами академического историописания, или, если сформулировать еще радикальнее, «публичная история есть и всегда была вызовом (Herausforderung) для дисциплины история»⁶. В связи с этим – и главная претензия к академическому историческому сообществу: не писать скучно и сухо, не присваивать себе обладание абсолютным знанием обо всех событиях и явлениях прошлого. Историки сегодня «должны не рассказывать, “как было на самом деле”, а скорее предлагать научную экспертизу, делать ее применимой для неспециалистов»⁷. А еще более радикально: историкам необходимо передавать не только академическое знание о прошлом, но и предложить творческое осмысление наследия этого прошлого. Ученым не следует забывать и о развлекательной функции истории⁸.

Вообще же, огромный интерес представляют, с одной стороны, возможные цели использования исторической информации в тех или иных сферах жизни общества, а с другой, те методы и средства, которые используются при этом для достижения максимального результата. Значительная демократизация в формировании и репрезентации исторического знания, включение в качестве производителей и ретрансляторов представлений о прошлом широкого круга интеллектуалов из иных профессиональных сфер, делает бессмысленным на сегодняшний день и поиск единого метода для публичной истории. Каждый использует методы, свойственные сфере его профессиональных знаний. Единственное, что может объединить всех акторов, это (о)владение методами исторической науки в дополнение к уже имеющимся в их арсенале. В этом заключается высокое предназначение образовательных программ по публичной истории⁹. И, конечно, особого внимания требует формирование умений современными способами (графическими и текстовыми) преподносить историческую информацию, с учетом распространения компьютерных технологий и перенесения обсуждения любого рода информации в пространство сети Интернет¹⁰. Современный интерес к историческому прошлому содержательно включает в сферу публичной истории все эпохи всемирной истории – Античность, Средние века, Новое и Новейшее время. Специфика их освоения в публичном пространстве обозначается в науке специальными понятиями: рецепция античности (восприятие и интерпретации античного наследия), медиевализм (современные образы Средневековья, их производство и репрезентации), историческая политика (история относительно недавнего прошлого в пропагандистском и публицистическом дискурсах).

Рецепция античности как способ «присвоения» наследия в современной культуре. В последние десятилетия исследование рецепции античности стало одним из самых востребованных направлений в мировом антиковедении. Особенно разнообразный характер носит из-учение рецепции античности в рамках англо-американских Сlassical studies и Сultural studies. Обращение к эпохе античности в качестве базового пласта для современной европейской, и не только европейской, цивилизации и к античному наследию как к бесценному кладезю культурных ценностей, уже несколько столетий является неизбежным при формировании картины мира современного человека, а в общественном сознании устойчиво существует установка, которую можно назвать рецепционной, и которая сформировалась исторически под влиянием всего предыдущего социокультурного опыта.

Рецепция как вариант вертикального взаимодействия культур и цивилизаций долгое время исследовалась в мировой историографии и гуманитарном знании (литературоведении, искусствознании, философии, истории права) только с точки зрения передачи и включения в по-следующие исторические эпохи духового наследия античности и иногда – Средневековья. Созданием современной теории рецепции мы обязаны Хансу Роберту Яуссу и его междисциплинарной группе в университете Констанца, обозначившим новое направление в структуралистском понимании текста: главной становится идея диахронии как динамичного взаимодействия эпох прошлого и настоящего посредством диалога между читателем и автором¹¹; а изыскания одного из ведущих исследователей констанцской школы В. Изера в области актуализации скрытых изначально, но проявляющихся в процессе чтения возможностей текста, прямо выводят нас на основную особенность социокультурной рецепции – наделение текста иными смыслами¹². Новые теоретические построения не могли не заинтересовать антиковедов как представителей комплекса гуманитарных дисциплин, базирующихся, главным образом на работе с текстом, тем более что примерами взаимодействия с античным наследием полна вся европейская культура, а междисциплинарное поле гуманитарных наук неоднократно демонстрировало и попытки осмыслить и обобщить этот опыт.

В случае рецепции Античности, впрочем, как и во многих других попытках актуализации исторического знания, можно говорить об оформлении устойчивой тенденции, когда среди акторов начинают преобладать не профессиональные историки и филологи-классики, а преподаватели и писатели, журналисты и деятели культуры и искусства, специалисты по рекламе и рекреационной работе, т.е. широкий круг людей интеллектуального труда, которые занимаются адаптацией рационального знания в интересах массового потребителя; соответст-венно, актором выступает и сам массовый потребитель этого адаптированного исторического знания. Эта тенденция в полный голос заявила о себе на рубеже ХХ–XXI вв., что отчасти способствовало трансформации «reception study» в «cultural studies» (культурные, или по П. Бёрку, «культуральные», исследования, которые предполагают культурные практики символической интерпретации прошлого)¹³. В целом, в процессе социокультурной рецепции Античности происходит кодирование и декодирование образов через дешифровку используемых знаков и символов, т.е. в качестве одной из доминант выступает именно коммуникация индивида и социума по поводу античного наследия. Такая коммуникация призвана одновременно и сохранить смысл интересующих нас образов Античности, и передать имеющуюся в них информацию, что, в свою очередь, способствует созданию индивидуальных и коллективных представлений о прошлом, коллективной памяти, в противовес профессиональной «классике». Ч. Мартиндейл, профессор Бристольского университета, прямо говорит, что рецепция может бросить вызов традиционным представлениям о «классике», которые, по его мнению, до сих пор базируются на позитивистском подходе¹⁴.

Сопряжение публичной истории и рецепции Античности – следствие оригинальной концепции социокультурной или исторической рецепции, предложенной в Казани. Суть ее в том, что в античном прошлом находятся реальные события, явления, феномены и персонажи, обращение к которым из современности обусловлено возможностью получить ответ на вопросы, стоящие перед современным обществом.

Актуальным стало изучение механизмов «присвоения» прошлого, в частности, античности в советском и постсоветском пространстве. И здесь рецепция Античности вполне сопрягается с исторической политикой, основным полем которой является все-таки новая и новейшая история. Определенно, обращение к Античности в первые два десятилетия советской власти в рамках общеевропейской культурной традиции, как это делал поэт Осип Мандельштам, было ничем иным, как вариантом дистанцирования от вульгаризированной «пролетарской культуры», эле-ментом «внутренней эмиграции». Осип Мандельштам, связывая древний Рим и современную ему Италию в 1930-е гг. так, как она представлялась из Советской России человеку, внутренне чуждому новому режиму, увидел в фашистской Италии тиранию, сходную с той, от которой он пострадал. Актуализация фашистским режимом римского наследия подтолкнула Мандельштама к актуализации тираноборческих элементов античной культуры, которые по факту были приложены им не столько к итальянскому, сколько к советскому культурному контексту¹⁵.

Социокультурная рецепция Античности особенно ярко осуществляется в сложные и переходные эпохи, в которые обращение к историческому прошлому происходит в интересах консолидации общества. При этом рецепция происходит через обращение к выдающимся личностям античного мира. Показателен, например, образ царя Ксеркса в европейской культуре Нового и Новейшего времени. К нему обращается и Шахиншах Ирана, и иранская правозащитница – лауреат Нобелевской премии мира, и американский кинорежиссер, и русский философ Серебряного века. В последнем случае, образ этого царя становится просто олицетворением Востока в связи с дискуссиями о выборе пути развития страны между Востоком и Западом, «азиатчиной» и «цивилизацией», христианской Европой и языческой Азией, когда в широко известном стихотворении «Ex oriente lux» (1890 г.) Вл. Соловьев прямо вопрошает Россию, хочет ли она быть «…Востоком Ксеркса иль Христа»?¹⁶.

Но есть в Античности и такие универсальные персонажи-символы, общий символический смысл которых остается одинаковым независимо от интерпретаций и контекстов, в которых идет обращение к этим образам. Таков образ Спартака в качестве символа борьбы за свободу, хотя идейное наполнение, социокультурный контекст, скажем, в советском балете и в голливудском кинофильме, не говоря уже о самых последних публикациях «крипто-исторических» романов или новейших телеверсиях в жанре «фэнтези», значительно различаются¹⁷.

Такой вариант рецепции через личность, биографию, событие, явление довольно широко распространен в актуальных практиках, в т.ч. и в антиковедческом сегменте современного гуманитарного знания¹⁸.

Специфика освоения Средневековья в современном публичном пространстве. Интерес к Средневековью, начавшийся в середине 1970-х гг., когда средневековые образы и сюжеты приобрели огромную культурную значимость в массовом сознании¹⁹, в наши дни только возрастает. И в то же время стремительно стирается разница между научным историческим знанием, социальной и культурной памятью и конструированием реальности в виртуальном пространстве. В этом и проявляется сущность того феномена, который принято обозначать термином «медиевализм», им, как отмечает «Оксфордский словарь английского языка», зачастую пользуются для обозначения в нейтральных или позитивных тонах «верований и практик», характерных для Средних веков²⁰.В научной среде термин имеет наиболее широкое толкование: как совокупность интерпретаций Средних веков в культуре Нового и Новейшего времени, а чаще – для обозначения любых образов Средневековья и представлений о нем – как научных, так и популярных.

Нынешний президент Международного общества изучения медиевализма Ричард Утц в своем манифесте медиевализма²¹ заявляет, что академические исследования Средневековья – только часть более широкого культурного феномена «медиевализма», продолжающегося изучения, переписывания, переопределения средневековой культуры в постсредневековые времена. Очевидно, что здесь и прокламируется теснейшее сопряжение медиевализма и публичной истории.

Современный общественный запрос на средневековье вполне осознается в научной среде, в ней растет понимание того, что существует разрыв между колоссальным и непрерывно увеличивающимся массовым интересом к истории средних веков и работой академических историков. Медиевализм подчеркивает игровой и перформативный аспект использования символических ресурсов Средневековья в современной культуре. Первые шаги профессиональной медиевистики в этом направлении были связаны, прежде всего, с именами М. Блока и Ж. Ле Гоффа и подразумевали отказ от объяснения прошлого в пользу его понимания. Именно в рамках такого подхода появляется понятие «Другого Средневековья». Однако медиевисты не желают обслуживать этот массовый спрос, в результате чего история Средневековья остается в значительной степени достоянием неспециалистов. Еще в 2012 г. состоялась конференция «Шестое Средневековье, или Зачем нам сегодня Средние века?», созванная Лабораторией медиевистических исследований и факультетом истории НИУ ВШЭ. В результате исследователи пришли к выводу, что «концепты Средневековья и феодализма востребованы сегодня не столько для научных целей, сколько для обучения школьников и студентов, удобства коммуникации с внешним миром»²². Есть угроза, что если общие концепты не сформулируют специалисты, то за дело возьмутся люди, весьма далекие от науки. Так оно и происходит в публичном пространстве, которое использует средневековую тематику в кино²³, рекламе²⁴ или при создании компьютерных игр²⁵. Прошлое сегодня можно не просто представить, но и участвовать в нем²⁶. Медиевализм удивительно вписывается в мышление современных поколений, прежде всего, своей образностью, которая по механизму возникновения очень похожа на мышление создателей виртуальных реальностей²⁷. Однако отражение эпохи Средневековья в Интернет-изданиях, наиболее доступных современному человеку, очень специфично. Для него характерны ограниченность информации и ее фрагментарность. Переживает расцвет фэнтези как особый литературный жанр, в основе которого лежит «сказочная» трактовка средневековых сюжетов. При этом в образе Средневековья исчезает его христианская, религиозная составляющая, христианские мотивы приобретают второстепенное значение, а преобладающим оказывается образ сильно военизированного общества.

Обращение к истории средних веков актуально, так как многообразие исторического Средневековья – источник опыта для современности. Нередко средневековые герои становятся объектами политических спекуляций. История Средневековья для современных государств остается полем востребованного, нередко политизированного знания. Термин «Средневековье» вновь стал активно использоваться в политическом дискурсе с явно негативной коннотацией. Можно даже предположить, что «романтический» образ Средневековья является характерным для времен относительного спокойствия, тогда как стереотип «мрачного Средневековья» активизируется в периоды усиления политической борьбы для дискредитации политических противников. И в этом медиевализм становится также частью исторической политики.

Публичная история как историческая политика. В отличие от рецепции Античности и медиевализма историческая политика обращается к материалу Нового и Новейшего времени, политическая интерпретация которого в Настоящем значительно более востребована разными общественными силами, более публична. Поэтому в пространстве исторической политики, как правило, идут гораздо более жесткие и общественно резонансные сражения. Происходит это по ряду обстоятельств.

Во-первых, по событиям современности осталось гораздо больше источников информации, они более доступны и более многообразны. Естественная противоречивость, свойственная историческим источникам, позволяет выстраивать «обоснованную» аргументацию контроверсных интерпретаций одних и тех же исторических событий.

Во-вторых, тому, кто хочет по-своему проинтерпретировать события современности приходится иметь дело с поколенческой или даже живой памятью, что вызывает определенные сложности. Так, в Западной Германии, где собственно и сформировалась теоретическая концепция исторической политики (Geschichtspolitik) как попытки создания «положительного образа национальной истории»²⁸, проработка памяти реально началась спустя примерно двадцать лет после окончания Второй мировой войны, когда во взрослую жизнь вступило новое поколение молодых немцев, не знавших каково было жить в Третьем рейхе. Как подчеркнул Б. Бонвеч, «происходило неформальное изучение преступлений Третьего рейха… Начатое участниками “движения 68-го года”, это изучение происходило на уровне школ и исторических мастерских, где бывшие протестующие студенты, ставшие учителями, занимались просветительской деятельностью. Именно эта неофициальная историческая работа помогла восполнить пробелы в изучении национал-социалистического прошлого»²⁹.

В-третьих, те, кто живет в Настоящем времени, т.е. в актуальном публичном пространстве, продолжают существовать в мировой политико-экономической системе, сложившейся в эпоху модерна (капитализм); следовательно, любой разговор об истории этой эпохи есть разговор о самой Системе. Это не может не волновать группы, которые являются главными бенефициарами существования Системы и прилагают усилия для того, чтобы разговор шел в нужном для них русле. Однако противоречия внутри этих групп и наличие в обществе групп, которые хотели бы разрушить Систему, обеспечивает накал этих исторических дискуссий. Поэтому любой разговор о Прошлом в рамках исторической политики есть не только разговор о Настоящем, но и разговор о Будущем.

Рождение исторической политики как социокультурного явления, корнями уходит в ХIХ век. Традиционно считающийся «веком истории», он столь же обоснованно может быть назван «веком политики». Это было время, когда в наиболее быстро развивающихся и сильных государствах шло становление индустриального общества, с его урбанизацией, ростом образования и становлением национальной идеологии. Частью последней и стала историческая политика. Возникшие тогда же средства массовой информации, наряду с уже существовавшими культурными институтами (литература, театр, учебные заведения), использовались для создания национального нарратива, который должен был заменить прежние, уже не работавшие нарративы (конфессиональные, монархические и др.). Правящие группы понимали, что без национального нарратива невозможно создание сильного государства. Об искусственности конструирования нации откровенно писал в своих автобиографических мемуарах один из деятелей итальянского Рисорджименто Массимо Д’Адзельо: «создана Италия, осталось создать итальянцев»³⁰.

Однако почти одновременно с национальным нарративом возникает и контрнациональный нарратив – нарратив сепаратистских групп и нарратив других государств, направленный на ослабление конкурентов. В ХХ веке к этим группам присоединяется и новый кластер групп, заряженный идеями того или иного вида глобализма. В тех временных и пространственных точках, где борьба между этими группами становится наиболее острой, историческая политика, взятая ими на вооружение, применяется особенно активно. Например, совсем недавно в США острая внутриполитическая борьба вызвала актуализацию памяти о Гражданской войне 1861–1865 гг., что вылилось в южных штатах в процесс сноса целого ряда памятников, посвященных конфедератам³¹.

Взаимоотношения исторической политики как ипостаси публичной истории и традиционной академической истории сложны и неоднозначны. С одной стороны, историческая политика, обращаясь к широкой публике, апеллирует к работам ученых, пытаясь опереться на их авторитет и доказательную базу, а с другой, группы, продвигающие историческую политику, пытаются воздействовать на академическое сообщество, чтобы оно работало в нужном ключе. Иногда это грубая сила государственного аппарата, временами даже в виде физических репрессий³²; иногда, более мягкие формы воздействия на ученых, в виде стимулирования нужных исследований через гранты или, наоборот, создания атмосферы общественного осуждения неудобных тем или формулировок. Порой, обстоятельства, например, получение материальных выгод, подвигают ученых заняться исторической политикой, а идеологов и политиков получать, из соображений престижа и карьерного роста, регалии академических историков. Но при всех этих переплетениях, надо понимать, что академическая история и историческая политика в основе своей имеют совершенно разные цели: одна, насколько это возможно, беспристрастно пытается понять Прошлое, другая осознанно использует что-то из Прошлого, для того чтобы повлиять на Настоящее и Будущее. Это отражается и на характере подаваемой исторической информации: например, если для академического нарратива характерны противоречивость данных, рефлексия и саморефлексия исследователя, то в рамках исторической политики публике, как правило, подаются «неопровержимые факты». Информационные каналы, с которыми работает историческая политика, в отличие от академической истории, очень разнообразны – фактически используются все формы СМИ и массовой культуры. Приоритетом становятся те каналы, которые наиболее эффективно воздействуют на важнейшие пласты населения, в первую очередь на молодежь (на смену печати приходят радио и кинематограф, затем телевидение, а сегодня – интернет). Поскольку художественный образ чаще всего воздействует сильнее документальной информации, историческая политика работает не только (и не столько) с разумом, но также с эмоциями публики, что весьма характерно для публичной истории.

Специфика бытования истории в публичных социальных, коммуникативных и художественных практиках. Публичное пространство, в котором, так или иначе, осуществляется использование материалов истории, можно условно разделить на две ключевые сферы.

Во-первых, сфера, которую можно условно назвать сферой массовых коммуникаций. Сюда относится область передачи рационально-логической информации, обмена информацией, которая должна восприниматься как объективная и не иметь, по возможности, художественно-эмоциональной окраски. К данной области, в первую очередь, относятся СМИ, а также область политической, национальной и другой пропаганды (здесь исторические знания, как правило, сильно искажаются, однако преподносятся исключительно как объективные). В рамках сферы массовых коммуникаций бытование истории в публичном пространстве наблюдается в повседневной жизни. Так, безусловно, важным представляется то, как исторический материал используется при выстраивании публичных городских пространств³³, создании развлекательных и просветительских комплексов, таких как музеи, площадки исторических реконструкций, образовательные онлайн и оффлайн проекты. Немаловажным является рассмотрение проблемы использования истории в поле экономической жизни общества, например, в области маркетинга, в частности, в формировании концепции и общей философии брендов.

Второй сферой бытования исторического знания в публичном пространстве становится художественная сфера. Безусловно, образы прошлого, которые транслируют литература, живопись, театр, кинематограф, оказывают огромное влияние на формирование исторических представлений. Область художественного творчества, будучи абсолютно субъективной, может, с одной стороны, создавать наиболее яркие и запоминающиеся образы, а с другой, транслировать разного рода идеи, обращаясь к чувствам людей и минуя рациональное осмысление и необходимость аргументации. Следовательно, посредством художественных произведений можно осуществлять, например, наиболее эффективную пропаганду. Из этого же следует, что бытование исторического материала именно в художественной сфере публичного пространства является наиболее сложным, но при этом и наиболее важным для изучения.

На сегодняшний день, пожалуй, наиболее масштабной и востребованной сферой художественной жизни общества, транслирующей и создающей, в том числе, и разного рода исторические представления, является сфера кино. Исследованиям того, как история преподносится, интерпретируется, а, порой, и фальсифицируется в пространстве игрового кинематографа, посвящаются многочисленные издания, исследующие как конструирование через кино истории отдельных народов и государств, так и общие принципы работы кинематографа с историческим материалом и принципы создания исторических фильмов в целом³⁴. При этом, по-прежнему актуальной остается, собственно, постановка проблемы: что же изучает исследователь, обращаясь к историческому кино? Ответы на этот вопрос могут быть самыми разными: от степени достоверности репрезентации эпохи до, что особенно важно в контексте публичной истории, того социального заказа, который исполняют подобного рода фильмы.

Исследования, посвященные бытованию исторического материала в художественной сфере, а также конструированию представлений об истории через произведения искусства, имеют широчайший спектр³⁵. И все они гармонично объединяют представителей разных областей публичной деятельности (преподавателей, художников, музейных кураторов, академических исследователей), что выражает еще одну специфическую и, пожалуй, важнейшую черту публичной истории – ее междисциплинарность, не только в предметной, но и в социальной сфере.

Поле исследования произведений разных видов искусства в контексте публичной истории поистине неисчерпаемо. Это определяет актуальность и перспективность образовательных программ в области публичной истории, целью которых может быть выявление принципов и методов выстраивания представлений о прошлом в обществе, разработка разного рода просветительских программ, нацеленных на формирование более критического отношения граждан к той исторической информации, которую преподносят различные средства массовой коммуникации, а также подготовка специалистов, способных профессионально работать с историческим материалом в разнообразных сферах общественной жизни. Одной из таких программ призвана стать создаваемая сейчас в КФУ магистерская программа «Публичная история: современные нарративные и визуальные практики».

БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES

Аккерманн Ф., Аккерманн Я., Литке А., Ниссер Ж., Томанн Ю. Прикладная история, или Публичное измерение прошлого // Неприкосновенный запас. 2012. № 3 (83). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2012/3/a19.html [Akkermann F., Akkermann IA, Litke A., Nisser ZH, Tomann IU. Prikladnaia istoriia, ili Publichnoe izmerenie proshlogo // Neprikosnovennyy zapas. 2012. №3 (83) URL: http://magazines.russ.ru/nz/2012/3/a19.html]

Бёрк П. Что такое культуральная история? М.: Высшая школа экономики, 2015. 240с. [Berk P. Chto takoe kulturalnaia istoriia? M.: Visshaia shkola ekonomiki, 2015.240 s.]

Бонвеч Б. Двойное преодоление тоталитарного прошлого в Германии 1945 и 1990 гг. // Преодоление прошлого в Германии и России: опыт и уроки на будущее (памяти профессора А.И. Борозняка): материалы Международной научной конференции (16-17 февраля 2017 г.). Липецк: ЛГПУ им. П.П. Семенова-Тян-Шанского, 2017. С. 96-105. [Bonvech B. Dvoinoe preodolenie totalitarnogo proshlogo v Germanii 1945 i 1990 gg. // Preodolenie proshlogo v Germanii I Rossii: opit I uroki na budushchee (pamiati professora A.I. Borozniaka): materiali Mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii (16-17 fevralia 2017 g. Lipetsk). Lipetsk: LGPU imeni P.P. Semenova-Tian-Shanskogo, 2017.S. 96-105.]

Бубнов А.Ю. Историческая политика и борьба интерпретаций коллективного прошлого в публичной сфере // Известия ТулГУ. Гуманитарные науки. 2017. №4. С. 3-12. [Bubnov A.IU. Istoricheskaia politika I borba interpretatsii kollektivnogo proshlogo v publichnoi sfere // Izvestiia TulGU. Gumanitarnie nauki. 2017. №4. S. 3-12.]

Войченко АА. Об использовании культурных и исторических аллюзий в рекламе // Вестник МГУКИ. 2011. № 4. С. 119-122. [Voichenko A.A. Ob ispolzovanii kulturnikh I istoricheskikh alluzii v reklame // Vestnik MGUKI. 2011. № 4. S. 119-122]

Изер В. Процесс чтения: феноменологический подход // Современная литературная теория. М.: Флинта, Наука, 2004. С. 201-224 [Izer V. Protsess chteniia: fenomenologicheskii podkhod // Sovremennaia literaturnaia teoriia. M.: Flinta, Nauka, 2004. S. 201-224]

Камерова Н.В. Репрессии по отношению к историкам в СССР в 1929-1938 гг. // Концепт. Научно-методический электронный журнал. 2013. Т. 3. С. 751-755 [Kamerova N.V. Repressii po otnosheniiu k istorikam v SSSR v 1929-1938 gg. // Kontsept. Nauchno-metodi-cheskii elektronnii zhurnal. 2013. T. 3. S. 751-755.URL: http://e-koncept.ru/2013/53152.htm]

Клюев А.И., Свешников А.В. Движение исторической реконструкции как механизм «работы с прошлым» (на материале медиевальных клубов Д[вижения] И[сторической] Р[реконструкции] Западной Сибири) // Античное наследие в последующие эпохи: рецепция или трансформация? Российско-германский международный научно-образова-тельный симпозиум (Казань, 18-20 октября 2018 г.). Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2018. С. 173-177 [Kliuev A.I., Sveshnikov A.V. Dvizhenie istoricheskoi rekonstruktsii kak mekha-nizm “raboti s proshlim” (na materiale medievalnikh klubov D[vizheniia] I[storicheskoi] R[ekonstruktsii] Zapadnoi Sibiri) // Antichnoe nasledie v posleduiushchie epokhi: retseptsiia ili transformatsiia? Rossiisko-germanskii mezhdunarodnii nauchno-obrazovatelnii simpozium (Kazan, 18-20 oktiabria 2018 g.).Kazan: Izd-vo Kazan. Un-ta, 2018. S. 173-177]

Крих С.Б. Изучение рецепции Античности и Средневековья в современной российской историографии // Диалог со временем. 2018. Вып. 64. С. 354-360. [Krikh S.B. Izuchenie retseptsii Antichnosti I Srednevekovia v sovremennoi rossiiskoi istoriografii // Dialog so vremenem. 2018. Vip. 64. S. 354-360.]

Кронон У. Академическая история – вечная скука // Гефтер. 2012. URL: [Kronon U. Akademicheskaia istoriia – vechnaia skuka // Gefter. 2012. URL: http://gefter.ru/archive/5729]

Панфилов Ф.М. Телемедиевализм: «средневековые» сериалы концаXX – начала XXI века // Логос. 2014. № 6(102). С. 193-208 [Panfilov F.M. Telemedievalizm: “srednevekovie” seriali kontsa XX – nachala XXI veka // Logos. 2014. № 6(102). S. 193-208.]

Панфилов Ф.М. Средневековые песочницы: медиевализм в компьютерных играх начала XXI века // Неприкосновенный запас. 2016. №3 [Panfilov F.M. Srednevekovie pesochnitsi: medievalism v kompiuternikh igrah nachala XXI veka // Neprikosnovennii zapas. 2016. №3. URL: https://magazines.gorky.media/nz/2016/3/srednevekovye-pesochniczy-medievalizm-v-kompyuternyh-igrah-nachala-xxi-veka.html

Репина Л.П.Наука и общество: публичная история в контексте исторической культуры эпохи глобализации // Учен. зап. Казан.ун-та. Сер. Гуманитарные науки. 2015. Том 157. № 3. С. 55-67. [RepinaL.P. Nauka i obshchestvo: publichnaia istoriia v kontekste istoricheskoi kulturi epokhi globalizatsii // Uchen. zap. Kazan. un-ta. Ser. Gumanitarnie nauki. 2015. Tom 157. № 3.S. 55-67.]

Репина Л.П. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории // Одиссей. Человек в истории. М., 1996. С. 25-38. [Repina L.P. Vizov postmodernizma I perspektivi novoi kulturnoi i intellektualnoi istorii // Odissei. Chelovek v istorii. M., 1996.S. 25-38.]

Ростовцев Е.А., Сосницкий Д.А. Русское средневековье в коммерческой рекламе: постановка проблемы и перспективы исследования (вторая половина XIX-начало XXI вв.) // Палеоросия. Древняя Русь во времени, в личностях, в идеях. 2017. №7. С. 398-416. [Rostovtsev E.A., Sosnitskii D.A. Russkoe srednevekove v kommercheskoi reklame: postanovka problem i perspektivy issledovaniya vtoraya polovina XIX – nachalo XXI vv. // Paleorosiia. Drevniaia Rus vo vremeni, v lichnostiakh, v ideiakh. 2017. № 7.S. 398-416]

Савельева И.М. Профессиональные историки в «публичной истории» // Новая и но-вейшая история. 2014. № 3. С. 141-155 [Saveleva I.M. Professionalnie istoriki v “publichnoi istorii” // Novaia I noveishaia istoriia. 2014. № 3. S. 141-155.]

Скрябина Л. Кино. Европа. Средние века. М.: Аграф, 2018. 496 c. [Skriabina L. Kino. Evropa. Srednie veka.M.: Agraf, 2018. 496 s.]

Утц Р. Дивные новые медиевализмы? // Неприкосновенный запас. 2018. № 1(117). С. 164-172 [Utts R. Divnie novie medievalismi? // Neprikosnovenniizapas.2018. № 1(117). URL: https://www.nlobooks.ru/magazines/neprikosnovennyy_zapas/117_nz_1_2018/article/19539/]

Филюшкин А. И. Медиевализм: почему нам сегодня нужны средние века? // Историческая экспертиза. 2018. № 4(17). С. 153-162 [Filiushkin A.I. Medievalizm: pochemu nam segodnia nuzhni srednie veka? // Istoricheskaia ekspertiza. 2018. № 4(17). S. 153-162. URL: ]

Чиглинцев Е.А., Рунг Э.В. Рецепция образа Ксеркса в европейской культуре нового и новейшего времени // Диалог со временем. 2017. №61. С. 88-100. [Chiglintsev E.A., Rung E.V. Retseptsiia obraza Kserksa v evropeiskoi culture novogo i noveishego vremeni // Dialog so vremenem. 2017. № 61. S. 88-100]

Чиглинцев Е. Фракиец Спартак - всеобщий символ борьбы за свободу // Трети международен конгрес по болгаристика, 23-26 май 2013 г. Секция «История и археология». Първоиздание. София, 2014. С. 36-44. [Chiglintsev E.A. Frakiets Spartak – vseobshchii simvol borbi za svobodu // Treti mezhdunaroden kongrespo bolgaristika, 23-26 mai 2013 g. Sektsiia “Istoriia i arkheologiia”. Prvoizdanie. Sofiia, 2014.S. 36-44.]

Яусс Г.Р. История литературы как вызов теории литературы // Современная литературная теория. М.: Флинта, Наука, 2004. С. 192-200. [Iauss G.R. Istoriia literature kak vizov teori i literature // Sovremennaia literaturnaia teoriia. M.: Flinta, Nauka, 2004. S. 192-200.]

Art and Public History: Approaches, Opportunities, and Challenges (American Association for State and Local History) / ed. by R. Bush, K. Tawny Paul. Lanham, Maryland: Rowman & Littlefield Publishers, 2017. 272 p.

Azeglio D' М. I miei ricordi. Letteratura italiana Einaudi. Barbera, Firenze: Edizione di riferimento, 1891. 573 p. URL: http://www.letteraturaitaliana.net/pdf/Volume_8/t207.pdf

Bildhauer B. Filming the Middle Ages. London: Reaktion Books, 2011. 264 p.

Bildhauer B. Medievalism and cinema // The Cambridge Companion to Medievalism /еd. L. D'Arcens. Cambridge: Cambridge University Press, 2016. P. 45-59.

The Cambridge Companion to Medievalism / ed. L. D'Arcens. Cambridge: Cambridge University Press, 2016. 256 p.

Cauvin T. Public History: A Textbook of Practice. Oxon: Routledge, 2016. 298 p.

Classics in Extremis: The Edges of Classical Reception / ed. by E Richardson. London; New York: Bloomsbury Publishing, 2018. 272 p.

A Companion to Public History / ed. by D. Dean. Malden: John Wiley& Sons Ltd, 2018. 576 p.

Cultural Responses to the Persian Wars. Antiquity to the Third Milllenium / ed. by E. Bridges, E. Hall, P.J. Rhodes. Oxford: Oxford University Press, 2007. 453 p.

Custen G. F. Bio/pics: How Hollywood Constructed Public History. Rutgers: Rutgers University Press, 1992. 326 p.

De Groot J. Consuming History: Historians and Heritage in Contemporary Popular Culture. Oxon: Routledge, 2008. 304 p.

Hayden D. The Power of Place: Urban Landscapes as Public History. Cambridge: The MIT Press, 1997. 361 p.

Julius Caesar in Western Culture / ed. by V Wyke. London: Blackwell Publishing, 2006. 364 p.

Lorence J. Screening America: United States History Through Film Since 1900. Oxon: Routledge, 2016. 224 p.

Martindale Ch. Thinking Through Reception // Classics and the Uses of Reception. Oxford: Blackwell, 2006. P. 1-13.

Matthews D. Medievalism: A Critical History. Cambridge: Boydell& Brewer Ltd, 2015. 229 p.

Memory and popular film / ed. by Paul Grainge. Manchester: Manchester U.P., 2003. 272 p.

The Oxford Handbook of Public History / ed. by J. B. Gardner, P. Hamilton. Oxford: Oxford University Press, 2017. 568 p.

Past Imperfect: History According to the Movies / ed. by M. C. Carnes. N.Y.: Holt Paperbacks, 1996. 320 p.

People and Their Pasts: Public History Today / ed. P.C. Ashton, H. Kean. Basingstoke; N.Y.: Palgrave Macmillan, 2009.304 p.

Public and Popular History / ed. by J. De Groot. Oxon: Routledge, 2012. 157 p.

Public History and School: International Perspectives / ed. by Marko Demantowsky. Oldenbourg: De Gruyter, 2018. 230 p.

Stubbs J. Historical Film: A Critical Introduction (Film Genres). London: Bloomsbury Academic, 2013. 224 p.

Verduin K. The Founding and the Founder: Medievalism and the Legacy of Leslie J. Workman // Studies in Medievalism. 2009. Vol. XVII («Defining Medievalism»). Р. 1-27.

Wolfrum E. Erinnerungskultur und Geschichtspolitikals Forschungsfelder. Konzepte – Methoden – Themen // Reformation und Bauernkrieg. Erinnerungskulture und Geschichtspolitikimgeteilten Deutschland / Hrsg. Jan Scheunemann. Leipzig: Evangelische Verlagsanstalt, 2010. S. 13-47.

Writing History in the Digital Age / ed. by J. Dougherty, K. Nawrotzki. AnnArbor: UniversityofMichiganPress, 2013. 283 p.

[Научно-учебная лаборатория медиевистических исследований]. [Nauchno-uchebnaia la-boratoriia medievisticyeskikh issledovanii] URL: https://medieval.hse.ru/news/page42.html

[Конфедератопад] [Konfederatopad] URL: https://colonelcassad.livejournal.com/3430565.html