«СКАЗ О ТОМ, КАК ЛЕНИН ВЫЛЕЧИЛ БАБКУ АГРАФЕНУ». ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ МИСТИФИКАЦИЯ И ЕЕ СМЫСЛЫ
“A Tale about how Lenin cured old woman Agrafena” historical and literary mystification and its meanings

Письма, дневники и воспоминания российского крестьянства первой половины ХХ в. явно не относятся к числу малоизвестных эго-источников¹. Преумножению их в 1920–1930-е гг. напрямую способствовала изменившаяся политическая ситуация в стране, требовавшая как переосмысления, так и добавления категорий и символов, которыми оперировала деревня. Историки советской культуры отмечают, что в этот период «делается попытка с помощью фольклора понять тот регистр языка, на котором надо говорить с народом; этим он оказывается интересен как теоретикам, так и практикам нового мира»². Новый, большевистский режим, пытаясь найти подход к неграмотному и малограмотному крестьянству, прежде всего посредством перевода своих пропагандистско-идеологических установок на понятный крестьянину язык, не только присматривался к деревне, но и активно пытался «разговорить» деревню, чтобы узнать и понять ее язык. Все это вело к увеличению числа самоописательных опытов сельчан.

Воплощением встречного интереса традиционно закрытой и пока еще готовой к диалогу с новой, советской властью деревни стала «Крестьянская газета», основанная 25 ноября 1923 г. в дополнение к издававшейся с 1918 г. газете «Беднота». «Газета должна освещать крестьянскую жизнь, практически помочь крестьянству разобраться в вопросах хозяйственных, земельных, судебных и др. …осветить крестьянству весь смысл происходящих мировых событий и их тесную связь с жизнью нашей Республики», – писал М.И. Калинин, приветствуя в первом номере «Крестьянской газеты» ее читателей³. Следуя этому призыву, изначально нацеленная на превращение крестьянина в читателя и корреспондента, газета активно развивала селькоровское движение, используя его и как канал мониторинга, и как инструмент контроля настроений негородского населения. Как результат, уже к сентябрю 1925 г. с газетой сотрудничало 5 тыс. селькоров (в том числе: 3843 – из РСФСР, около 400 – с Украины и более 150 – из Белоруссии)⁴, а современникам авторитетные авторы объясняли, что именно «селькор – это слиток деревни. И деревня имеет лучшего своего знатока [в лице] селькора»⁵.

Стоит ли удивляться, что именно селькоры «Крестьянской газеты», получившей в 1924 г. более 240 тыс. писем⁶, в июле 1925 г. оказались в центре весьма ответственной кампании по сбору воспоминаний о революции 1917 года на селе. Известно, что в результате ее проведения «Крестьянская газета» получила порядка 500 откликов из 57 губерний и 225 уездов. 85 таких откликов, т.е. менее 20%, впоследствии были отобраны для публикации в вышедших во второй половине 1920-х гг. сборниках документов⁷. В массе своей не соответствующие властному заказу остальные крестьянские рассказы о революции в конце концов были сданы в архив⁸, в дальнейшем представляя интерес лишь для профессиональных историков⁹. Историки, однако, так и не удостоили материалы «Крестьянской газеты», 82,2 % которых приходится на письма¹⁰, комплексного фронтального исследования, причем даже в постсоветский период, когда идеологические конвенции ушедшей эпохи утратили силу, а интерес к несоответствующим этим конвенциям документам резко возрос. Современными исследователями письма сельчан в «Крестьянскую газету» стали интерпретироваться главным образом как «наивные тексты», атрибутивно значимым признаком которых является гетерогенность нарративных и символических форм.

Свидетельства крестьян, поступившие в «Крестьянскую газету», действительно безыскусны даже внешне, поскольку не просто написаны от руки, но и в массе своей лишены признаков сколько-нибудь глубокого знания их авторами правил орфографии и пунктуации. Незатейливые элементы декора, включенные в текст (рамки, волнистые линии), придают посланию сходство с картиной, где автор размещает себя и своих героев, пользуясь непривычным ему письменным вербальным кодом. Отсылкой к миру крестьянства, в котором локальная идентичность еще явно преобладала, также можно считать и то, что практически каждый селькор неизменно подчеркивал, зачастую многократно, свою принадлежность к определенному месту жительства, точке на карте страны, а не к стране как таковой¹¹. Все это, однако, не означает, что корреспонденция, отложившаяся в фонде «Крестьянской газеты», архаична и однородна. Высказать такое предположение позволяет, в частности, сохра-нившийся в том же фонде документ с интригующим названием «Сказ о том, как Ленин вылечил бабку Аграфену». Он зримо отличается от других, но вовсе не тем, что напечатан на машинке. Этот текст «безместен», он оставляет читателя в неведении по поводу того, где находятся упоминаемые в источнике дважды дальние Пахомки, и где А. Юрцевым¹² был написан или записан сказ о путешествии бабки Агафьи в Москву, к Ленину. Больше того, детали, которые могут быть истолкованы как приметы послереволюционного времени (Петька-комсомолец, «союз рабочего с крестьянством», антирелигиозная риторика, борьба с неграмотностью в деревне), в «Сказе…» легко распознаются, но не носят выраженного конкретно-исторического характера. Это, скорее, образы и попытки их научного комментирования лишены смысла просто потому, что комментарии не позволяют ничего уточнить. Такую особенность «Сказа…» можно объяснить жанровой спецификой данного источника, напоминающего полуфольклорное-полулитературное произведение¹³.

Современному читателю, незнакомому с литературной жизнью послереволюционного периода, «Сказ о том, как Ленин вылечил бабку Аграфену» действительно может показаться образцом «народной письменности». Но это впечатление обманчиво, поскольку ретроспективный источник явно создан начитанным автором в рамках модернистской эстетики. В «Сказе…», текст которого типичен для газетных образчиков 1920-х гг., прослеживаются устойчивые тенденции профессиональной словесности того периода¹⁴. Это лучше всего демонстрирует установка на своеобразно оформленный полифонизм (многоголосие) – прием, который, как тогда считалось, позволяет наиболее органично передавать «язык улицы»:

Рожи расползалися в улыбку.

– факт он нашин[.]

– факт такой он с нами[.]

– ладный парень, землеродный[.]

– хорошо зерно на поле[.]

Петька дальше махом:

– А сейчас он помер. И недавно.

Говорить не дали. Заголдели. Гудом:

– БРЕШЕШ[.]

Реплики отдельных персонажей, которые проявляют себя в тексте только через слово (коллективный портрет «массы» обозначен словом «рожи»), записываются здесь «в столбик» и отделяются друг от друга тире не случайно, а для того чтобы указать на нового говорящего. Также не случайна и «игра» с заглавными и строчными буквами, призванная передавать тон и силу разных голосов. В результате создается впечатление спонтанной речи перебивающих друг друга людей, совокупно формулирующих мысль и выражающих общий настрой.

Отрывочность устной речи, ее многочисленные неправильности, связанные со статусом говорящих, призваны подчеркнуть подлинность народного полилога. Но в тексте «Сказа…» различимы и другие приемы, усиливающие экспрессивность речи:

– Нашему, земляному не поверить?

– Этот не соврет и не обманет[.]

– Потому что большелобый[.]

– Сердцелюбый[.]

– И ученый.

Ритм приведенного отрывка – и это типично для «Сказа…» в целом – подчеркнут специфической записью, делающей прозаический текст похожим на поэтический (см. также: «Нанизала как на нитку рыбу – речи»; «И призвал к восстанью, против кучки зубров, что большую землю топчат, рвут на части. Давят, кровь сасут из работеев» и т.п.). Ритмизованность «Сказа…», а также многочисленные инверсии, анафоры и сложные эпитеты («сердцелюбый», «большелобый» и т.п.) – все это указывает на то, что данный текст написан в традиции т.н. «орнаментальной прозы», для которой характерна «повышенная ощутимость повествовательного текста как такового. Между тем за этим понятием скрывается не сугубо стилистический, а структурный принцип, проявляющийся как в тексте, так и в самой повествуемой истории»¹⁵.

В содержательном плане «Сказ…» является характерным для словесности 1920-х гг. эклектичным текстом, в котором соединяются «народный» взгляд на жизнь и отчетливая идеологическая заданность, неминуемое противоречие между которыми сглаживает почти барочная вычурность словесного оформления. Главная задача «Сказа…», как и других подобных произведений, без сомнения, состояла в создании посмертного мифологизированного образа первого руководителя советского государства. Будучи приоритетной для советской печати второй половины 1920-х гг., она решалась по-разному¹⁶, в том числе и посредством использования жанровой формы сказа, служившей для передачи народной точки зрения на происходящее¹⁷. Но в нашем случае, повествуя о «хожении» бабки Аграфены к ленинскому мавзолею, «наивный рассказчик» если и имел в виду народную точку зрения, то явно не в первую очередь. «Сказ о том, как Ленин вылечил бабку Аграфену» был призван выполнять прежде всего пропагандистскую функцию, о чем недвусмысленно свидетельствуют: а) рассказ о создании партии «большелобых парней», о советах как форме государственного устройства, о роли в современной истории неназванного по имени Маркса («Показал он на картине деда, бороду носил что как кудряву рощу роздал по сердцам всем») и Ленина; б) объяснение разницы между культом святых и почитанием Ленина; в) призыв к крестьянам обращаться со своими болезнями в государственные больницы.

Вместе с тем «Сказ…», имитируя несказочную прозу, оказывается сориентирован на передачу достоверной информации. Его основная сюжетная пружина – болезнь бабки Агафьи («болюшка большая в пояснице»), которая отправляет ее сначала в паломничество по монастырям, а потом приводит в мавзолей к Ленину, после чего происходит чудесное исцеление главной героини повествования. Жизнь Аграфены – от «смеюги» Агашки до бабки Агафьи – выстроена в соответствии с типичной для литературы 1920-х гг. схемой, в рамках которой всячески подчеркиваются тяготы жизни простого народа при царизме. Но такая схематизация мало влияет на достоверность рассказа, в то же время объясняя, почему одним из ведущих в тексте «Сказа…» оказывается религиозный дискурс. «Обида на бога», ссора с ним, так и не пославшим Аграфене из-бавления от тягот и болезни, не ведут к изменению типа ее сознания. Оно остается религиозным, взывая к авторитету нового святого – Ленина. В «Сказе…», таким образом, очевидна подмена в религиозном дискурсе: на пустующее место Бога примеряется Ленин, на место обитания Бога – Мавзолей как утверждаемый заново центр мира, на место Священного Писания – газета. Рассмотренный в таком ключе текст «Сказа…» обнаруживает свое сходство с апокрифической литературой 1920–1930-х гг., допускавшей бесконфликтное соседство образов советских политических лидеров (Ленина и Сталина) с христианскими святыми и выступавшей прежде всего в качестве формы осмысления происходящего в стране на языке, понятном большинству родившихся до революции граждан¹⁸. Кроме того, текст развивается настолько же в жанре «хожения», насколько следует популярному в 1920-е гг. дискурсу о санитарной гигиене¹⁹. Ленин дарует-таки исцеление Агафье, но непрямым путем: бабка обретает излечение не от мощей/мумифицированного тела Ленина, но от системы больниц, выстроенных в советской стране по заветам вождя: «Сам и он не лечит. Но он дал всему народу: лечебницы, больницы. Там вот вылечат твою больную поясницу».

В целом же оценка Ленина, данная в тексте «Сказа…», размыта и неопределенна: с одной стороны, он подчеркнуто «не-святой», «человечий» («Но не бог он, просто умный»), с другой – он «не воняет», тело его не предается тлену, что в народном сознании было одним из признаков святости и напоминало о еще незабытой истории с канонизацией Серафима Саровского 1903 г. При этом характерно, что в «Сказе…» из биографии В.И. Ульянова-Ленина для агиографического канона отбираются именно те факты, которые позже станут, многократно повторяясь, непременными элементами советской ленинианы (например, сюжет о большой дружной семье Ульяновых: «Жили кустом, дружно. Никого не обижали. И их любили крестьяне – простые такие, наши, родные»).

Предваряя публикацию «Сказа о том, как Ленин вылечил бабку Аграфену», необходимо подчеркнуть, что сегодня этот источник интересен, в первую очередь, как феномен переходного периода, когда процесс канонизации образа вождя еще далек от завершения, но ситуация его смерти в идеологически верном ключе в целом уже определена (в частности, В. Маяковским в 1924 г. уже написана поэма «Владимир Ильич Ленин», аккумулирующая основные элементы образа Ленина, ставшие впоследствии расхожими характеристиками-клише). Будучи феноменом переходного периода, «Сказ…» запечатлел невозможную позже травестию сакрального и профанного («Ленин не подгадит»; «что лежит он в мавзолее, не гниет он[,] не воняет – он святой», интригующий эпизод с подтягиванием бабкой юбки у тела покойного вождя), а также недоформулированность агитационных установок, которые пока только осторожно нащупываются и апробируются:

– ЛЕНИН УМЕР, ЭТО ПРАВДА. НО ЖИВЕТ ОН С НАМИ, В КАЖДОМ [ИЗ] НАС

КТО СЕЕТ,

КТО КУЕТ,

В КАЖДОМ ЛЕНИН РАБОТЕЕ.

Помимо того, «Сказ о том, как Ленин вылечил бабку Аграфену» примечателен еще и потому, что он, очевидно, являлся одним из первых опытов создания «фольклорных текстов» о советском строе профессиональными литераторами. В этом смысле настоящий документ может рассматриваться не только как свидетельство активной политизации литературы, которая всегда в той или иной мере политизирована, но и как предчувствие близкой тотальной советизации деревни.

Источник публикуется полностью, без изъятий, под авторским заголовком. Текст воспроизводится максимально близко к оригиналу, с сохранением авторского стиля, лексики, орфографии и пунктуации. Недостающие части слов и знаки препинания вставлены только там, где они необходимы для облегчения восприятия и понимания. Явные опечатки исправлены и оговорены в археографических примечаниях. Пометы, исправления и пр. особенности текста также прокомментированы в археографических примечаниях.

СКАЗ О ТОМ, КАК ЛЕНИН ВЫЛЕЧИЛ БАБКУ АГРАФЕНУ²⁰²¹²²

Семьдесят лет бабке, семьдесят лет на свете живет Агафья. Семь человек детей прижела да от них внучат не перечесть колько.

– Бабка, помирать пора[, –] кажут бабке Агафье²³ все чаще. А бабка сплюнет, повернется в угол, а если на воле [–] к солнцу, крестом обложет и скажет:

– Э милый. Семь десяток прожила и еще поживу. Все и мне кусочек остался бают. Хватит на всех. Свет то он как велик. Зачем помирать то милый, здесь²⁴ хорошо[,] родный.

Не хочется помирать бабке, не хочет помирать старая Агафья. Дышет. Еще²⁵ живеет.

Все-б хорошо было бабке, если не одно горе Агафьи старой; – большое горе. Болюшка большая была в пояснице у бабке Агафьи – чем других изводила²⁶. Кряхтит в непогоду, кряхтит старая – очень уж боль-то большая²⁷, стойная.

– Бабка, не кряхти старая, – душу как жилу тянеш [.]

– А как не хряктеть-то милый. Болюшка в поясничку стала; оот²⁸ какая боль-то[,] – разводит руками.

– Ладно тебе бабка, говорил помирать надо[.]

– Не, не Ванюшка, – пусть будет зынько и пить хотца, а свет покидать нудно[.] Вас помотреть еще хотца, внучек[,] котят моих гладить нужно, что-бы жилось им ладно.

– Бабусь, а отчего зуднит в поясничке, а у меня не больно[, –] спросит кубарик Мишка[.]

– От грехов милый, от злобы²⁹ нашей [, –] скажет и засмеется.

– Бабу, а у меня не будет больно в поясничке?

– Не будет милый, если будеш добрый, любить всех будеш [,] хороший[.]

– Ладная ты у нас бабка, – любить и тебя будем[, –] говорят сыны[.]

– Спасибо детки, спасибо[, –] и опять смеется, кудакчет, – сказки шепчет на печке ребятам.

Бабка не говорит отчего боли. Если спросиш:

– От злобы, что душу давно съели³⁰[.]

Не верят ребята.

– Что-бы бабка Агафья в злобе? – Что-бы бабка Агафья в гневе? Но если можь от горя; горь у бабки было много – то можно.

Трое сынов у бабке убили – машины убили. Фабричные были. Ну и задохлись. Кровью горлом ходили и сохли; – как сохнет море[,] текая. И сыны ссохли.

Не стало.

– Не, не от этого боли. Бабка дрова пилила. Давно это было, как в сказке-– были. На бар крепостные робили. Деревья брала она с духу, большие-большие, одна таскала. Ну[,] может[,] и надорвалась.

Другой сын кажет.

– Вот от чего боли. Отец еще баил. Дерево большое пилили, как сто их – оно и упало, да верхом ударило бабе, тогда Агашке[-]смеюге, накатке.

И перестала Гашка смеяться. Стала ходить к знахаркам. Превращалась в Агафью. Детей родила, страдала, – а боли не унимались. Так семерых родила. Решила:

– Пойду по святцам, по манастырям и землям.

И пошла³¹ Аграфена. Где, и сколько ходила, не знали. Не говорила. Только пришла уже к сынам бабкой, да с той-же болью в пояснице.

Узнала[,] что померли детки. Трое. Отвернулась, ничего не сказала. Только³² еще сидеватей стала, да перестала ходить в церьковь. Говорили:

– Рассердилась бабка Агафья на бога[.]

Хотя никто и не знал толком

– Какую большую обиду³³ вынесла от него Агафья?³⁴

А Агафья все-же молилась. Но только за сынов, за деток, за внучек – себя пропускала.

Так и жила-б бабка Аграфена до смерти, если б…³⁵

Но об этом в следующем сказе[.]

II.

Был в городе Симбирске старый бородач учитель Ульнов³⁶, смотритель народных училищ, – не³⁷ земель, не домов[,] неимущий.

Были с женой³⁸ у них дети: – сыны да бабы[.]

Бабы: Александра и Марья[.]

Сыны: Александр, Владимир и Дмитрий. Трое.

Жили кустом, дружно. Никого не обижали. И их любили крестьяне – простые такие, наши, родные.

Старились сами. Зато росли дети. А выросли, стали фалангой и назвались: – революционеры; – что за народ всегда болели, за него страдали.

– Дети хоть куда[, –] говорили крестьяне, хоть и мало знавали. На ощюпь, по чутью³⁹, брали.

Царь, Александр III, что любил пить водку и вешать – проведал:

Есть Александр Ульянов, что за народ болеет. Поймал его и с другими такимиж повесил.

Тогда поднялся СЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ ВЛАДИМИР⁴⁰. Встал. Посмотрел и запомнил.

И еще больше полюбил народ и дело, а назвался ЛЕНИН[,]

что весь мозг свой и большое сердце подарил рабочем людям.

Этот не пошел один. Он созвал народы и держал на вече реч к всему простому люду. Показал он на картине деда, бороду⁴¹ носил⁴² что⁴³ как кудряву рощу[,] роздал по сердцам всем, а после баит:

– Он всех лучьше. С ним пойдем мы. С ним не пропадете. Но не бог он, просто умный.

И призвал к восстанью, против кучки зубров, что большую землю топчат, рвут на части. Давят, кровь сасут из работеев.

Ему поверили[.]

– Нашему, земляному не поверить?

– Этот не соврет и не обманет[.]

– Потому что большелобый[.]

– Сердцелюбый[.]

– И ученый.

Ленин крикнул:

ВОССТАНЬЕ!!!⁴⁴

Встал у изголовья и повел народы. Долго вел. В конце побили⁴⁵.

– Для того он и назвался Ленин[.]

– Ленин не подгадит.

После стал и правил. Выбрал большелобых парней – партию создал он. Он создал советы. Вместе, сообща что-б ладить.

Много дела делал. Много.

Все счетал на счетах:

– Что кому осталось, надо.

Раздавал. Ругал. И гладил.

Дело.

После как устал, не доглядели просто, как и все, чудно немного даже, ПОМЕР.

Никто не верил.

– Ленин помер? Этот нет, не может.

И сейчас не верят.

А ведь он оставил дело и свои заветы. Он просил скорей исполнить. Строгий, скажет надо – надо зделать!⁴⁶

– Неприменно надо.

Если правда помер Ленин и оставил дело и заветы, – то исполним [–] отозвалось эхом.

– И заполним все проталы⁴⁷[,] что до этого бывали.

И валили к делу. Много. Много.

Ленин помер[,] но он жив на деле зовом.

А лежит он в мавзолее.

III.

На село приехал Петька[-]комсомолец. Сам фабричный, – там в Москве работат. Петька к парням. Раз зашел к товарищу Ванюшке, Аграфены бабки сыну. Заседелся, говорил все, много, ладно.

Уши в трубку, слушали крестьяне[.]

– Петька, правду трепешь, не смущаешь?

– Вот еще[.]

– Ну ладно, баиш дальше.

И опять вбирали уши, пили будто чай в накладку.

Петька говорил о власти. Что она самих их. А потом завел об Ильиче.

О том знакомом, что когда[-]то мельницу у них поставил. Говорил о том, как жил он просто, что он сделал для рабочих, как крепил союз рабочего с крестьянством[.]

Рожи расползалися в улыбку.

– факт он нашин[.]

– факт такой он с нами[.]

– ладный парень, землеродный[.]

– хорошо зерно на поле[.]

Петька дальше махом:

– А сейчас он помер. И недавно.

Говорить не дали. Заголдели. Гудом:

– БРЕШЕШ[.]

Петька богом клясться, хоть не верил в бога. Для увера – показал газету⁴⁸.

Тут поверили, но мало. И прочли, прослушали газету смерти. Читали и ревели⁴⁹: старики ходили в сенца часто, бабы наклонялись, в подолы сморкались⁵⁰[.]

А прочли, – решили:

– Отослать проверить, что то тут... неладно…⁵¹

Печка выпустила жало, туловище бабки Агрофены. Бабка слушала, копала уши[,] чтобы⁵² лучше слышать, больше слышать. Нанизала как на нитку рыбу – речи. Долго слушала и заключила, после, как сказали умер, что лежит он в мавзолее, не гниет он[,] не воняет – он святой. Тот самый, что один могущий уничтожить боли в пояснице.

Долго ждала бабка. Для того не помирала. Бабье сердце говорило: Погоди⁵³. Ще рановато.

Слезла бабка Аграфена с печки. Вышла в сенцы, Петьку поджидает.

Вышел Петька. Аграфена:

– Петя, милый, а к нему прийти⁵⁴[-]то можно?

– Можно[,] бабка[.]

– Каже?

– Просто, – жарь в Москву, а тамо спросиш: где и как лежит Ульнов-Ленин[.]

– Ленин[,] Петя?

– Ленин. Самый больший человече, бабка.

И пошел[,] оставил бабку. Бабка в избу. На две стороны поклоны, – реч такую:

– мужички[,]

– бабоньки[,]

– ребятки[,]

– старая я очень стала. А его-то не увижу, каже⁵⁵? Пустите миром, делегаткой⁵⁶. Загалдели:

– Старая ты[,] бабка Аграфена, не увидиш, не расскажеш [.]

– Ничего, глазеет[.]

– Верно, бабку Аграфену[.]

– Бабка смыслом[.]

– Бабка умна[.]

– Бабку, бабку[,] –зашумели ребятишки⁵⁷[.]

– Бабку[.]

Так на том и порешили; бабку посылали с раз[ъ]яснен[и]ем, поспросить, ответить:

– Правда ль Ленин бают в мавзолее, и от туда продолжает править.

IV.

Долго ехала Агафья. Все в окно глядела – как-бы не проехать мавзолея.

Ведь сказал же Петька, что он самый больший, ты его увидиш.

И когда подъехали к вокзалу и Москва встречала; бабка сразу молодою, первой из вагона. Пошегала.

Я увижу, он большенный.

Вышла. Площадь, что твое большое поле. Люди, что на праздничной гулянке – масса. Ходят, бегают, катают. Бабка стала.

– Где же Ленин? Может не достала? Рано слезла?

Подошли ребята⁵⁸:

– Бабка, отвести штоль?

– Не, сама шагаю. Вы вот лучше бабке байте, где лежит Ульнов?

– Бабка, к Ленину тебе что ль⁵⁹?

– К ему [,] милый…⁶⁰

– Так иди вот так, все прямо. Дальше спросиш.

Пошегала. Так и шла дорогой бабка, как не спросиш, Ленин-ли, Ульнов, всякий⁶¹ скажет. Удивлялась:

– Как все знают. Значит был высокий. Все видали.

И шагала. И глазела.

Вот и площадь. Пара дядек с пальцем. Палец прямо. Бабка[,] как казал тот палец[,] смотрит; домик, так себе хибара, а над домом сверху надпись.

Бабку выучили читке. Вот теперь и пригодилось. По складам сама читает:

– ЛЕ-НИ-Н ЛЕ-НИ-Н[.]

Закричала:

– Вот он, вот он, вот он[,] родный

и пустилась к мавзолею. У дверей остановили[:]

– Пропуск?

Я к нему же, к Ленину, пустите[.]

– Пропуск надо[.]

Бабка стала. Удивленье. Смотрит.

– К нему пропуск?

– Ты что[,] бабка, из деревни?

– Ну да[,] милый, из Пахомки[.]

– Так иди туда вон. Показали. Там тебе дадут бумажку, с ней и шпарь сюда вот[.]

Зашагала бабка. Заворчала:

– Без бумажек посмотреть не можно. Уж его[-]то.

Пропуск дали, как узнали из деревни дальней. Но смеялись, ох и хохатали, как сказала, что приехала узнать всю правду:

– правда ль[,] умер Ленин.

Бабку с пропуском пустили. Опустилась. Увидала: гроб на возвышеньи, красный⁶²[,] с четырех сторон солдаты[.]

– Сдеся даже⁶³ не дадут ему покою.

Было бого⁶⁴ помянула, да сказали[:]

– В бого он не верил и не любит поминаний. Утерпела.

Бабка стала, растегнула шубку и пошла. С этого началось.

Подошла поближе, увидала[.]

– Экий гололобый, бледен очень. Строгий.

Осмотрелась. Потом мигом юбку к верху подтянула и хотела... да остановили⁶⁵[.]

– Что ты[,] бабка, что ты, ашалела. Что ты хочеш?

– Поясничкой приложиться. Как же[,] милый, сорок лет она болеет[.]

– Что ж ты хочеш?

– Боли что б остановились. Он ведь может. Он ведь лечит.

– Ах ты[,] бабка, ах ты старая. Да ведь Ленин[,] как и ты[,] такой же человечий, не святой он[.]

– Знаю милый. Он особенный[,] святой-то. Те не лечат, я ходила.

– Стой ты[,] бабка. Сам и он не лечит. Но он дал всему народу: лечебницы, больницы. Там вот вылечат твою больную поясницу. Поясница у тебя что ль в боли?

– Поясница[,] милый[.]

– Вылечим, неправда. Ленин так велел, что б весь народ лечили. Идем[,] бабка[.]

– [По]стой; дай поклон оставить.

Подошла сказала:

– Привет тебе старый, ото всех крестьян Пахомки. Дальние мы…

Простившись зашегала с важным. К самой Ленинской больнице.

V.

Черезъ месяц возвратилась бабка Аграфена. Боли стали. Бабка молодее[.] Созвала крестьнов. Полна изба наволила слушать. Говорила:

– ЛЕНИН УМЕР, ЭТО ПРАВДА. НО ЖИВЕТ ОН С НАМИ, В КАЖДОМ [ИЗ] НАС

КТО СЕЕТ,

КТО КУЕТ,

В КАЖДОМ ЛЕНИН РАБОТЕЕ.

[…] /V-25. А. Юрцев⁶⁶

РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 765. Л. 294–300. Подлинник (?). Машинопись.

---

ИСТОЧНИКИ

Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 396. Оп. 3. Д. 758, 764, 765.

1917 год в деревне (Воспоминания крестьян) / сост. И.В. Игрицкий; предисл. Я.А. Яков-лева. М., 1967.

1917 год в деревне. Воспоминания крестьян / сост. И. В. Игрицкий. М., 1929.

Акульшин Р. Три сказки: Гражданская война и Ленин в народном творчестве // Новый мир. 1925. № 11. С. 120–122.

Апокрифические тексты, оригинальные сочинения духовной культуры и памятники народного суеверия в собрании Государственного архива административных органов Свердловской области / публ. подготовили А.В. Полетаев, Е.А. Полетаева // Архивы Урала. 2007. № 11. С. 76–77.

Война крестьян с помещиками в 1917 г. Воспоминания крестьян / под ред. Я.А. Яковлева. М., 1926.

Голоса крестьян: Сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах. М., 1996.

Гринкова Н.П. Воронежская сказка о Ленине // Ученые записки Государственного педагогического института имени А.И. Герцена и Государственного научно-исследо-вательского института научной педагогики. Л., 1936. Т. II: Факультет языка и литературы. Вып. I. С. 319–325.

Дневник тотемского крестьянина А.А. Замараева (1906–1922 гг.) / подг. В.В. Морозов, Н.И. Решетников. М., 1995.

Дневные записки усть-куломского крестьянина И.С. Рассыхаева. 1902–1953 / подг. текста Т.Ф. Волковой, В.В. Филипповой. М., 1997.

Красная новь Крестьянство на переломе (1920-е). М., 2017.

Крестьянские истории: Российская деревня 20-х годов в письмах и документах / сост. С.С. Крюкова. М., 2001.

Лившин А.Я., Орлов И.Б. Власть и общество: Диалог в письмах. М., 2002.

На разломе жизни. Дневник Ивана Глотова, пежемского крестьянина Вельского района Архангельской области. 1915–1931 / подг. М.И. Мильчика, М.А. Шумар. М., 1997.

На фронт и на фронте: сб. воспоминаний / сост. М. Афонин и А. Юрцев. М.-Л., 1927. 146 с.

О партийной и советской печати: сб. документов. М., 1954.

Письма смоленских крестьян в редакцию «Крестьянской газеты»: материалы по социальной истории провинции середины 1920-х годов. Смоленск, 2011.

Революция в деревне в 1917 г. Воспоминания крестьян / под ред. и с предисл. Я.А. Яковлева. М., 1927.

Сейфуллина Л. Мужицкий сказ о Ленине // Красная новь. 1924. № 1 (18). С. 162–169.

Тепцов H.B. В дни великого перелома. История коллективизации, раскулачивания и крестьянской ссылки в России (СССР) в письмах и воспоминаниях: 1929–1933 гг. М., 2002.

Фольклор России в документах советского периода 1933–1941 гг.: Сб. документов. М., 1994.

Хандзинский Н. «Покойнишный вой» по Ленине // Сибирская живая старина. Иркутск, 1925. Вып. III–IV. С. 53–64.

---

БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES

Азадовский М.К. Ленин в фольклоре // Памяти В.И. Ленина: Сб. ст. к десятилетию со дня смерти. 1924–1934. М.-Л., 1934. С. 881–897 [Azadovskij M.K. Lenin v fol'klore // Pamyati V.I. Lenina: Sb. statej k desyatiletiyu so dnya smerti. 1924–1934. M.-L., 1934. S. 881–897].

Архипова А., Неклюдов С. Фольклор и власть в закрытом обществе // Новое литературное обозрение. 2010. № 101. С. 84–103 [Arhipova A., Neklyudov S. Fol'klor i vlast' v zakrytom obshchestve // Novoe literaturnoe obozrenie. 2010. № 101. S. 84–103].

Белая Г.А. Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов. Ч. 1: В поисках активности стилевых форм. М., 1977. С. 17–150 [Belaya G.A. Zakonomernosti stilevogo razvitiya sovetskoj prozy dvadcatyh godov. CH. 1: V poiskah aktivnosti stilevyh form. M., 1977. S. 17–150].

Богданов К.А. Vox populi. Фольклорные жанры советской культуры. М., 2009 [Bogdanov K.A. Vox populi. Fol'klornye zhanry sovetskoj kul'tury. M., 2009].

Быкова С.И. Вождь как враг: негативные коннотации образа И. Сталина в представлениях современников // Вестник Нижегородского университета им. Лобачевского. 2013. № 4(3). С. 128–134 [Bykova S.I. Vozhd' kak vrag: negativnye konnotacii obraza I. Stalina v predstavleniyah sovremennikov // Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. Lobachevskogo. 2013. № 4(3). S. 128–134].

Иванова Т.Г. О фольклорной и псевдофольклорной природе советского эпоса // Рукописи, которых не было: подделки в области славянского фольклора. М., 2002. С. 403–431 [Ivanova T.G. O fol'klornoj i psevdofol'klornoj prirode sovetskogo eposa // Rukopisi, kotoryh ne bylo: poddelki v oblasti slavyanskogo fol'klora. M., 2002. S. 403–431].

Йокояма О.Б. Письма русских крестьян: тексты и контексты. В 2-х тт. М., 2014 [Jokoyama O.B. Pis'ma russkih krest'yan: teksty i konteksty. V 2-h tt. M., 2014].

Кабанов В.В. Собирание и публикация в 20-х годах крестьянских воспоминаний об аграрной революции и гражданской войне в России // Археографический ежегодник за 1984 год. М., 1986. С. 182–187 [Kabanov V.V. Sobiranie i publikaciya v 20-h godah krest'yanskih vospominanij ob agrarnoj revolyucii i grazhdanskoj vojne v Rossii // Arheograficheskij ezhegodnik za 1984 god. M., 1986. S. 182–187].

Кознова И.Е. Историческая память российского крестьянства в ХХ веке: дис. … д.и.н. Самара, 2005 [Koznova I.E. Istoricheskaya pamyat' rossijskogo krest'yanstva v HKH veke: dis. … d.i.n. Samara, 2005].

Кузнецов И.А. Письма в «Крестьянскую газету» как источник для изучения менталитета российского крестьянства 1920-х годов: дис. … к.и.н. М., 1996 [Kuznecov I.A. Pis'ma v «Krest'yanskuyu gazetu» kak istochnik dlya izucheniya mentaliteta rossijskogo krest'yanstva 1920-h godov: dis. … k.i.n. M., 1996].

Мущенко Е.Г., Скобелев В.П., Кройчик Л.Е. Поэтика сказа. Воронеж, 1978 [Mushchenko E.G., Skobelev V.P., Krojchik L.E. Poetika skaza. Voronezh, 1978].

Орлова Г. Организм под надзором: тело в советском дискурсе о социальной гигиене (1920-е годы) // Теория моды. 2007. Вып. 3. С. 251–270 [Orlova G. Organizm pod nadzorom: telo v sovetskom diskurse o social'noj gigiene (1920-e gody) // Teoriya mody. 2007. Vyp. 3. S. 251–270].

Панферов Ф. От селькора к писателю // Крестьянский журнал. 1926. № 10. С. 15 [Panferov F. Ot sel'kora k pisatelyu // Krest'yanskij zhurnal. 1926. № 10. S. 15].

Панченко А.А. Культ Ленина и советский фольклор // Одиссей. Человек в истории. М., 2005. С. 344–366 [Panchenko A.A. Kul't Lenina i sovetskij fol'klor // Odissej. CHelovek v istorii. M., 2005. S. 344–366].

Пясковский А.В. Ленин в русской народной сказке и восточной легенде. Л., 1930 [Pyaskovskij A.V. Lenin v russkoj narodnoj skazke i vostochnoj legende. L., 1930].

Русский политический фольклор: исследования и публикации. М., 2013 [Russkij politicheskij fol'klor: issledovaniya i publikacii. M., 2013].

Тумаркин Н. Ленин жив! Культ Ленина в Советской России. СПб., 1997 [Tumarkin N. Lenin zhiv! Kul't Lenina v Sovetskoj Rossii. SPb., 1997].

Хлебцевич Е. Собирание произведений устного творчества рабочих, крестьян и красноармейцев о Ленине // Коммунистическое просвещение. 1924. № 1. С. 117–118 [Hlebcevich E. Sobiranie proizvedenij ustnogo tvorchestva rabochih, krest'yan i krasno-armejcev o Lenine // Kommunisticheskoe prosveshchenie. 1924. № 1. S. 117–118].

Шмид В. Нарратология. М., 2003 [SHmid V. Narratologiya. M., 2003].