ИСТОКИ (ГИПОТЕТИЧЕСКОЙ) РОССИЙСКОЙ ШКОЛЫ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В XIX ВЕКЕ
The origin of the Russian School of International Relations in the 19th century

В современном мире международные отношения и внешняя политика государства благодаря развитию информационных технологий перестали быть чем-то далеким и таинственным. Обыватель ежедневно узнает бесчисленные цифры, факты и оценки международной обстановки, в результате чего почти каждый может составить собственное мнение о природе и сущности мировой политики. Потому всё чаще приходится сталкиваться с позициями, предполагающими, что межгосударст-венные отношения являются случайным результатом сиюминутной политической конъюнктуры, психологических установок лидеров, ситуации на рынках товаров и услуг или чего-то еще в этом роде. Соответствующий интерпретационный фон усиливает в массовом сознании тренд в понимании международных отношений как сферы хаотических взаимодействий, не обладающих внутренней структурой и закономерностями, а значит, не подлежащий анализу и прогнозированию.

Вместе с тем, в последнее столетие международные отношения стали полноценной научной дисциплиной, в которой сложились свои концепции, теории и школы. Их можно распределить на три кластера. В первом – истории международных отношений – внешняя политика государств понимается через их прошлое, когда современные проблемы являются, прежде всего, результатом неразрешенных коллизий в прошлом. Во втором – теории/социологии) международных отношений – характер поведения государства на международной арене определяется внутренней политической, социально-экономической и культурно-цивилизационной спецификой страны. Наконец, в третьем – географии международных отношений – логика поведения страны на международной арене определяется ее географическим положением. Всё это формирует междисциплинарный характер науки о международных отношениях – на стыке истории, обществознания и географии. Для стереоскопи-ческого представления о международной системе необходимо понимание всех трех парадигм, однако научное знание продолжает развиваться отдельно в каждой из этих школ.

Российская школа международных отношений традиционно является исторической, что было предопределено как ее генезисом из истории внешней политики государства, так и идеологизированным путем развития общественных наук в XX в. в нашей стране. В то же время, западные школы международных отношений – преимущественно обществоведческие. Это привело нас к такому казусу, когда, развивая политологический подход к данной сфере, наши ученые вынуждены заимствовать значительные наработки у западных коллег. Иногда из этого делается неверный вывод о том, что и теория международных отношений является «прозападной» дисциплиной, которую не стоит развивать на российской почве. Помимо того, что, как известно, наука не имеет национальности, против данной позиции есть и другой аргумент: системный подход к пониманию международных процессов зародился далеко не только на Западе. На излете истории Российской империи формировалась самобытная, но в то же время не оторванная от мировой науки школа изучения международных процессов. И это не позволяет считать теорию международных отношений исключительно англосаксонским детищем. Некоторым идеям, зародившимся в рамках этой парадигмы в России, и посвящена эта статья.

В современном мире считается, что факторами, определяющими внешнеполитическую линию государств, являются политический и экономический. Однако во времена зарождения международных исследований как самостоятельной дисциплины таким ведущим фактором считался географический. Соответственно, у теории международных отношений и геополитики как научных направлений была общая колыбель. Российская же географическая школа международных отношений была бы вероятно невозможна без традиций исследований в области военной географии. Поэтому по меньшей мере одним из ключевых истоков российской науки о внешней политике следует считать работы профессора Академии Генштаба П.А. Языкова «Опыт теории военной географии» (1837) и «О ходе и развитии теории стратегии» (1839)¹ и его ученика, военного министра Д.А. Милютина «Критическое исследование военной географии и военной статистики» (1846)². Называя то, что мы сегодня понимаем под политической географией, военной статистикой, Милютин, по современным оценкам, впервые в мировой науке предложил системный подход к учету внешних (в том числе пространственных факторов) к пониманию стратегии государства.

Выдающимся учеником и последователем Милютина был А.Е. Снесарев. По мнению некоторых современных исследователей, в своих многочисленных трудах о Средней Азии и в классическом учебнике по военной географии³ он даже предвосхитил появление двух ключевых идей основоположников политической географии: шведа Р. Челлена о ключевых элементах могущества государства⁴ и британца Х. Маккиндера о конфигурации планеты, предполагающей особую роль Центральной Азии в мировой политике (теория хартленда)⁵.

Академическая дискуссия с зарубежными теориями мирового могущества не ограничивалась, конечно, военно-стратегическими исследованиями. Сын великого русского путешественника П.П. Семенова-Тян-Шанского Вениамин Петрович Семенов-Тян-Шанский⁶, например, представил широко аргументированную критику теории А.Т. Мэхэна о неизбежном противоборстве морских и сухопутных держав в мире, вытекающем из геологической структуры Земли. Тем самым были поставлены под сомнение разработки британской и германской реалистских школ геополитики, опиравшихся на аксиому американского адмирала. Другой родственник известного русского ученого – брат И.И. Мечникова Лев Ильич Мечников, выделив причины возникновения мировых цивилизаций, обобщив их типологию и проследив динамику мирового политического процесса в логике противоборства цивилизаций, задолго до А. Тойнби и О. Шпенглера сформулировал основы цивилизационной школы в международных исследованиях⁷.

Другим не менее важным источником будущей русской школы международных отношений следует признать укорененную традицию социально-философской полемики о судьбе Родины и ее мирополитических ориентирах. Можно сказать больше: традиционный спор о соотношении России с Европой и, возможно, вытекающей отсюда цивилизационной идентичности и внешнеполитической стратегии является ключевой дихотомией становления российских международных исследований. И до сих пор исследовательское поле российской науки о международных отношениях в значительной части структурируется в зависимости от того, как представители различных течений отвечают на вопрос, следует ли считать Россию частью Европы или нет.

Эту традицию можно отсчитывать даже с концепции «Москва – Третий Рим» Филофея Псковского или переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским. Но предметно структурировалась эта дискуссия именно в середине XIX в. Двумерное представление данного диспута в формате спора «западников» (П.Я. Чаадаев, А.И. Герцен, К.Д. Кавелин, Н.В. Станкевич, Н.П. Огарев, П.В. Анненков, В.Г. Белинский, И.С. Тур-генев и др.) со «славянофилами» (А.С. Хомяков, И.В. и П.В. Киреевские, К.С. и И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский и др.) представляется нам чрезмерно упрощающим сложную палитру тогдашних мнений и позиций. В частности, невозможно отнести ни к одному лагерю выдающегося русского дипломата и мыслителя А.М. Гор-чакова. Развивая эту мысль, А.П. Цыганков предлагает свою версию членения русской политической мысли – «западники», «державники» и «третьеримцы» – подчеркивая при этом идейную неоднородность внутри каждой из этих «школ»⁸.Именно на стыке двух тенденций – успехов в развитии военной стратегии и широкой общественно-политической дискуссии о будущем страны – появляется плеяда авторов, которых можно считать предтечами российской школы международных отношений – Н.Я. Данилевский, К.Н. Леонтьев и Г.Н. Трубецкой.

Наибольшую известность в свое время Н.Я. Данилевскому принесли его разработки в области пространственных предпосылок территориальной экспансии России на Балканы с последующим созданием Всеславянской конфедерации со столицей в Константинополе. Эти идеи структурно созвучны планам мирного переустройства политической карты мира, скажем, Р. Челлена или К. Хаусхофера, и в таком смысле и по отношению к ним справедлива критика классической геополитики с ее социал-дарвинизмом и географическим детерминизмом.

Однако нынешний ренессанс интереса к Данилевскому связан с другим. В своих построениях о глубинных противоречиях в отношениях России и Европы он отошел от реалистской парадигмы, характерной для его времени, с приматом рационального выбора в формировании национальных интересов, и предложил почти конструктивистскую трактовку закономерностей международных отношений. Россию и Европу, оказалось, разделяют не интересы, а почти противоположные культурно-цивилизацион-ные типы. И даже больше: Европа в понимании себя противопоставляет себя России, а Россия – Европе, создавая противоречие, не разрешаемое даже сходностью целей в политике⁹. Эту мысль развивал и К.Н. Леонтьев, предполагавший, что византийское наследие не стало объединяющим началом для России и Европы, а, наоборот, было осмыслено как антагонистическое Западу, благодаря чему у России появились основания ощущать себя отдельной цивилизацией¹⁰.

Еще дальше продвинулся Г.Н. Трубецкой. В книге «Россия как великая держава» он не только постулирует основы некой стратегии, но, что нам важнее, на базе детального анализа соотношений потенциалов в железнодорожном транспорте фактически подводит к будущей неореалистской теории баланса сил, в которой устойчивость и развитие международной системы обеспечиваются балансом не столько национальных интересов, сколько сил безопасности соперничающих стран¹¹.

Именно эти размышления основоположников русского евразийства, а не просто их геостратегические моделирования, и позволяют нам считать их предтечами гипотетической самобытной российской школы международных отношений.

Даже беглый взгляд дает основания полагать, что соединение академических разработок школы военной и политической географии с философскими изысканиями русских мыслителей породило бы в XX веке самостоятельную российскую школу международных отношений. Это видно и по развивавшейся в эмиграции в 1920-1930-е годы (в первую очередь, в Софии, Праге, Берлине и Париже) школы т.н. евразийцев – Н.С. Трубецкого, П.Н. Савицкого, Г.В. Вернадского и др.

Их идеи не были адекватно переосмыслены ни на Родине, ни на Западе. Это поколение осталось тупиковой ветвью русской философии. Попытки воскресить евразийство в XXI в. оказались идеологизированными, далекими от академических стандартов, не учитывали прогресса, совершенного международной наукой, и потому подвергаются обоснованной критике и даже остракизму¹².

И всё же интересно задаться вопросом – если бы течение истории изменило свой ход и Россию и не потрясли события, приведшие к демонтажу традиционной государственности и утрате большей части интеллектуальной элиты – стала бы российская школа международных отношений уникальной в череде других национальных традиций: англосаксонской, немецкой, французской…? И главное, если предположим, что стала бы, в чем мог состоять потенциал ее самобытности, в какой ипостаси она могла обогатить мировую науку?

Попробуем провести параллели с русской культурой, которая к началу минувшего века успела занять место среди великих национальных культур. Безусловно, соответствующие феномены есть часть общей европейской художественной традиции. Но нельзя не отметить, что в их становлении отразились черты уникальности, специфические и порой едва уловимые черты того, что именуют русской цивилизацией. Именно благодаря этим последним русская литература, русская музыка считаются отдельными вехами в развитии западного искусства. Вероятно, это могло бы ждать и российскую школу международных отношений, зарождавшуюся на изломе веков.

Продолжая эту линию размышлений, попробуем предположить, что российская школа международных отношений, выпестованная к тому же традициями особого феномена – русской интеллигенции, – могла добавить к западным школам, например, психологизм, то есть внимание к личностным и духовным аспектам мировой политики. Это движение, вероятно, оказалось бы в струе будущего французского структурализма и иконографики, что привело бы к расцвету конструктивистской школы задолго до ориентализма Э. Саида. К другому варианту подталкивает тяготение русской культуры начала XX века к авангардизму и символизму. Не случайно в последние годы российские теоретики международных отношений все чаще говорят о присутствии в истории некоего иррационального начала, которое воздействует на нее через элемент случайности, и о синергии хаоса или «природно-стихийном начале», которое воздействует на историю независимо от воли людей¹³. Вероятно, влияние этих направлений на международные исследования позволило бы быстрее отойти от линейной трактовки мирового прогресса, еще долго доминировавшего в школах модерна и позитивизма на Западе.

Таким образом, есть основания полагать, что динамичное развитие российской школы международных отношений могло бы сделать науку о международных отношениях менее европоцентричной и обратило бы ее внимание на незападные паттерны развития раньше, чем это произошло с приходом постколониализма и субалтернизма вместе с деколонизацией Востока.

Кто-то отнесет эти построения к «снам международника», сочтет неуместными фантазиями. Что ж, мне тоже никогда не удавалось постичь всей глубины мысли, заключенной в сакраментальной формуле, согласно которой история не имеет сослагательного наклонения.

К сожалению, в естественный ход развития русской школы международных отношений вмешалась разрушительная сила революции. И сегодня эта школа воссоздается фактически заново, с опорой на теоретические разработки других национальных школ, но и с пониманием собственной традиции и национальных корней.

БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES

Данилевский Н.Я. Россия и Европа / Составление и комментарии Ю.А. Белова. М.: Институт русской цивилизации, 2008. [Danilevskiy N.YA. Rossiya i Yevropa / Sostavleniye i kommentarii YU.A. Belova. M .: Institut russkoy tsivilizatsii, 2008]

Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки. Географическая теория развития современных обществ / Пер. с фр. М.Д. Гродецкого. СПб.: Редакция журнала «Жизнь», 1898. [Mechnikov L.I. Tsivilizatsiya i velikiye istoricheskiye reki. Geograficheskaya teoriya razvitiya sovremennykh obshchestv s fr. M.D. Grodetskiy. SPb .: Redaktsiya zhurnala «Zhizn'», 1898]

Милютин Д.А. Критическое исследование военной географии и военной статистики. СПб.: Военная типография, 1846. [Milyutin D.A. Kriticheskoye issledovaniye voyennoy geografii i voyennoy statistiki. SPb.: Voyennaya tipografiya, 1846]

Окунев И.Ю., Кучинов А.М. Сопряжение пространства и власти: Многообразие ликов современной геополитики // Международные процессы. 2013. Т. 11. № 3-4 (34-35). С. 74-84. [Okunev I.YU., Kuchinov A.M. Soputstvuyushcheye prostranstvo i vlast': Mnogoobraziye likov sovremennoy geopolitiki // Mezhdunarodnyye protsessy. 2013. T. 11. № 3-4 (34-35). S. 74-84]

Рябцев В.Н. Из истории геополитической мысли в России. XX век: малоизвестные страницы. М.: АИРО, 2018. С. 362-391. [Ryabtsev V.N. Iz istorii geopoliticheskoy mysli v Rossii. XX vek: maloizvestnyye stranitsy. M.: AIRO, 2018. S. 362-391]

Семенов-Тян-Шанский В.П. О могущественном территориальном владении применительно к России. Очерк политической географии. Пг., 1915. [Semenov-Tyan-Shanskiy V.P. O mogushchestvennom territorial'nom vladenii primenitel'no k Rossii. Ocherk ofitsial'noy geografii. Pg., 1915]

Снесарев А.Е. Введение в военную географию. М.: Центриздат, 2011. [Snesarev A.Ye. Vvedeniye v voyennuyu geografiyu. M.: Tsentrizdat, 2011]

Снесарев А.Е. Индия, как главный фактор в среднеазиатском вопросе. Взгляд туземцев Индии на англичан и их управление. СПб.: Типография А.С. Суворина, 1906. [Snesarev A.Ye. Indiya, kak glavnyy faktor v sredneaziatskom voprose. Vzglyad tuzemtsev SPb.: Tipografiya A.S. Suvorina, 1906]

Современные глобальные проблемы / Отв. ред. В.Г. Барановский, А.Д. Богатуров. М.: Аспект-Пресс, 2010. С. 19. [Sovremennyye global'nyye problemy / Otv. red. V.G. Baranovskiy, A.D. Bogaturov. M.: Aspekt-Press, 2010. S. 19]

Торкунов А.В. Константин Леонтьев. Философ на дипломатическом поприще // Торкунов А.В. По дороге в будущее – 2,5 / 3-е изд., доп. и перераб. М.: Аспект Пресс, 2017. С. 353–375. [Torkunov A.V. Konstantin Leont'yev. Filosof na diplomaticheskom poprishche // Torkunov A.V. Po doroge v budushcheye - 2,5 / 3-ye izd., Dop. i pererab. M.: Aspekt Press, 2017. S. 353-375]

Трубецкой Г.Н. Россия как великая держава // Великая Россия: сборник статей по военным и общественным вопросам. В 2 т. М., 1910–1911. Кн. 1. 1910. С. 21-139. [Trubetskoy G.N. Rossiya kak velikaya derzhava // Velikaya Rossiya: sbornik statey po voyennym i obshchestvennym voprosam. V 2 t. M., 1910–1911. Kn. 1. 1910 g. S. 21-139]

Цыганков А.П. Международные отношения: традиции русской политической мысли. М.: Инфра-М, 2013. [Tsygankov A.P. Mezhdunarodnyye otnosheniya: traditsii russkoy gosudarstvennoy mysli. M.: Infra-M, 2013]

Языков П.А. Опыт теории военной географии, с приложением к избранию пунктов, для сооружения крепостей предназначаемых. СПб.: Типография А. Воейкова и К°, 1838. [YAzykov P.A. Opyt teorii voyennoy geografii, dlya sooruzheniya krepostey prednaznachennykh. SPb.: Tipografiya A. Voyeykova i K°, 1838]

Якунин В.И., Зеленев Е.И., Зеленева И.В. Российская школа геополитики. СПб.: СПбГУ, 2008. С. 198. [Yakunin V.I., Zelenev Ye.I., Zeleneva I.V. Rossiyskaya shkola geopolitiki. SPb .: SPbGU, 2008. S. 198]