СОВЕТСКАЯ РОССИЯ – «МЕККА» ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИХ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ. ОБРАЗ СТРАНЫ «МЕССИИ» В ТРУДАХ ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ
Soviet Russia – a “Mecca” for Latin American revolutionaries. The image of a “messiah” country in the works by Latin American intellectuals

Российская революция вызвала многочисленные отклики не только среди политических партий и движений, связывавших своё будущее с провозглашёнными ею целями, но также в широких слоях латиноамериканской интеллигенции. В одно мгновение Россия превратилась в страну-«мессию», несущую освобождение миру. Многие интеллектуалы обратились к образу страны, удивлявшей мир призывом к построению нового общества. В книге «История ХХ века» Э. Хобсбаум отмечал центральное значение русской революции для понимания всего хода всемирной истории прошедшего, да и текущего века:

«Казалось для всех очевидным, что старый мир уже приговорён к небытию. Старое общество, старая экономика, старые политические системы, как говорилось в Китае, “утратили мандат Неба”... Казалось, что нужен только один сигнал, чтобы народы поднялись и сменили капитализм на социализм, преобразовав невиданные страдания мировой войны в позитивное событие рождения нового мира. Этот сигнал дала русская, а точнее большевистская революция октября 1917 г., которая стала самым ключевым событием мировой истории после французской революции 1789 г... Последствия октябрьской революции были более глубинными и всеобщими, чем французской, её идеи продолжают жить и после исчезновения большевизма»¹.

Значение событий в России сразу поняли передовые люди во всех уголках мира. Интеллигенция стала первым получателем этого исторического послания из России и не могла остаться к нему равнодушной.

Мы обратимся к личным впечатлениям от посещений страны Советов, хотя затронем и посвященные революционной России тексты популярных среди латиноамериканской публики авторов, которые никогда в России не были, но формировали общественное мнение. И все-таки предпочтение будет отдано текстам тех, кто побывал в России и оставил литературное свидетельство об этом, ибо, как писал аргентинской историк Хорхе Монтелоне, «без рассказа о путешествии и его самого как бы не было», но при этом «в любом путешествии реальное и воображаемое, материя, время и пространство вступают во взаимозависимость»². Для нас важно не находить ошибки, преувеличения или замалчивания, а представить систему образов Советской России, которые формировались через печатные тексты, прессу, толстые журналы, создавая «коллективное воображаемое» о стране в Латинской Америке.

Первые впечатления часто обманывают

Самым влиятельной, имевшей континентальный резонанс была книга аргентинца Хосе Инхеньероса «Новые времена», в которой перед читающей публикой предстал новый лик России, страны революции и прообраз будущего для всего человечества, страны, в которой восходила заря всеобщей духовной революции³. Для этого автора Россия несла свет и приносила себя в жертву, что было заложено в характере русского народа, «мессии» и жертвы, а значение революции состояло в «духе обновления, которое уже сформировало новое сознание морали во всем человечестве»⁴. В работе «Моральные силы революции», посвященной трёхлетию революции в 1920 г., Инхеньерос поставил достижения русских революционеров выше свершений Христианства, Возрождения и Французской революции. Признав, что не имеет полной и достоверной информации о революции в России и большевистском режиме, получая ее лишь от противников нового революционного режима, а priori соглашался с возможными жестокостями и эксцессами революции, так она принесёт новую эру народам, ведь и французская революция, результатами которой пользуется все человечество, пролила реки крови⁵.

Инхеньерос обращал внимание латиноамериканцев на главные лозунги новой власти в России – они касались создания нового человека, проведения культурной революции в одной из самых отсталых стран Европы. Он писал об «интегральном просвещении», о системе, которая превратит гражданина в созидательного и полезного члена общества⁶. Революционный дух реформы просвещения в России привлекал в русской революции и тех, кто ей симпатизировал, и тех, кто её яростно критиковал, как например, мексиканец Х. Васконселос, писавший, что мексиканские интеллектуалы убивали время в дискуссия о «Советах», о революции, о Ленине, но главное, что нужно было обсуждать – это реформы просвещения Луначарского⁷.

Тему революции в сфере просвещения в Советской России поднимал влиятельный во всех странах региона, знаменитый коста-риканский журнал «Repertorio americano», на страницах которого регулярно появлялись статьи о советских реформах в вопросах школы и воспитания молодёжи, о первостепенности дела просвещения в созидании нового человека⁸. Особый интерес вызывали эксперименты в области просвещения и воспитания, как например, детская самоуправленческая коммуна в Ясной Поляне, основанная на принципах трудового воспитания: «Дух Толстого витает над этими опытами коммунистической педагогики»⁹. Цели этих усилий нового государства состояли в распространении моральных принципов, необходимых при построении нового общества¹⁰. Латиноамериканские интеллигенты были охвачены энтузиазмом и верой в революционный дух советских экспериментов в деле формирования нового человека и новой, не опирающейся на религию, морали.

Новый подход к просвещению, создание новой школы на основе унификации, технологии, а главное трудового воспитания были в центре внимания латиноамериканских интеллектуалов с первых лет русской революции. Аргентинская «Claridad» подчеркивала революционный характер школьной реформы в России, ее обращение к ценностям труда и Коммуны как принципа сосуществования учеников, создание «школьного самоуправления» для подготовки молодых граждан к солидарной и коллективистской жизни в новом обществе, контуры которого были ещё не совсем ясны. Отмечались отказ от наказаний и домашних заданий и прочие новшества в школьном деле¹¹.

В начале 1920-х гг. в Южной Америке были опубликованы первые очерки с впечатлениями очевидцев о происходившем в Советской России. Наиболее известны и популярны были труды испанцев Ф. Де лос Риоса и Л. Аркистайна. А собственно первым, правда «условным», латиноамериканцем был Михаил Комин-Александровский, эмигрант из России, давно живший в Аргентине. В 1921 г. он опубликовал свои заметки о путешествии в Советскую Россию.

Комин-Александровский окольными путями, через Закавказье, прибыл в Россию, когда ещё на юге шла гражданская война. Комин был исполнен энтузиазма и даже нехватка всего необходимого, деградация системы обеспечения и обмена, честно описанные автором, казались незначительными деталями в общей панораме революционных изменений на его бывшей родине¹². Буквально все у него вызывало энтузиазм, а трудности казались временными. Он описал новые коммунальные квартиры рабочих в бывших апартаментах буржуазии с общими столовыми и библиотеками как некое великое достижение коллективизма и нового быта. И главное – все обращались друг к другу словом «товарищ»¹³. Именно эта эмоциональная атмосфера позволяла Комину не видеть ничего реально омрачавшего жизнь людей.

Более комфортно автор чувствовал себя в описании культурной жизни Москвы: действительно, новые театры и артистические группы повсюду удивляли экспериментированием и своим изобилием, открывались художественные кружки, выставки и библиотеки. Культурный подъем нового государства производил огромное впечатление, создавал атмосферу надежды на будущее. Москва показалась ему спокойным городом, где исчезла уличная преступность, пьянство и проституция как пороки капитализма¹⁴. По крайней мере, он так хотел представить идеальное государство рабочих. Все усилия «друзей Советской России» в первые годы ее существования были направлены на политическую агитацию и создание некого идеального образа нового общества равенства, благосостояния и социальной гармонии, а видимые, невозможные для умолчания недостатки и противоречия, несовместимые с идеальной схемой, сопровождались пространными объяснениями объективных, как правило, внешних причин, и убеждением в их временности.

Такие же восторженные и полные надежд на «светлое будущее» коммунизма впечатления изложил в своих путевых заметках лидер аргентинских коммунистов Родольфо Гиольди, побывавший в Москве и Петрограде в 1921 г. Надо признать, что после дежурных славословий великому делу большевиков самые яркие строки Гиольди посвятил реально впечатлившим его событиям, связанным с Коммунистическим конгрессом женщин, с волновавшей его проблемой женского равнопра-вия, о чем даже многие левые политики в Латинской Америке в то время ещё мало задумывались. Из его работы видно, что равенство в России завоевывало самое сложное пространство семьи и положения женщин. Огромное впечатление на него оказали русские борцы за женское равноправие, прежде всего Александра Колонтай¹⁵. Надо отметить, что в вопросах культуры, просвещения, освобождения семьи и других гуманитарных вопросах, в отличие от казенных оценок политических и социальных аспектов жизни советского общества, энтузиазм коммунистических путешественников был более искренен и подлинен.

Иное дело – описание посещения Советской России непартийными деятелями, как например, аргентинского анархо-синдикалиста Аугусто Пеллегрини, который рассматривал свою поездку в 1922 г. как «поиск правды» о пролетарской России. Он был полон сомнений относительно правоты большевиков в подавлении восстания в Кронштадте, и явно симпатизировал любым народным движениям, особенно если они были направлены против партийной или какой-либо иной бюрократии. Уже в 1922 г. Коминтерн и все советские учреждения производили на Пеллегрини впечатление заскорузлой и мертвой бюрократии. Зато посещая заводы, рабочие профсоюзы, аргентинец чувствовал себя счастливым, лишь отмечая, что по возвращении в гостиницу у него сильно болели руки от бесконечных твердых рукопожатий сотен рабочих. Другое забавное наблюдение аргентинского анархиста: повсюду поют хором – на улицах, на площадях, в колоннах, все бесконечно поют революционные песни. Пеллегрини отметил благотворное воздействие НЭПа на страну: Петроград полностью ожил – торговля, транспорт, гуляющие толпы людей, общее настроение подъема. Надолго ли? В отличие от «политических туристов»–коммунистов, анархист более взвешенно оценивал общую поддержку режима со стороны народа и пролетариата, отмечал, что встретил немало рабочих, с возмущением говоривших о глупости, догматизме новой диктатуры, «советской тирании». И действительно, закончилось ли неравенство с победой революции? На словах – да, а на деле – руководство (партийцы и гости Коминтерна) ехали в Москву в комфортабельном вагоне, куда не допускались ни крестьяне, ни простые люди, которые штурмовали теплушки и занимали даже крыши вагонов¹⁶.

Большое влияние на латиноамериканцев оказали работы испанского социалиста Фернандо де лос Риоса, который побывал в России в 1920 г. и издал очень критическую к большевикам книгу в 1921 г. Отрывки этой книги публиковали самые популярные среди латиноамериканских интеллигентов издания, такие как «Repertorio Americano».

При всей своей критичности к советскому эксперименту социалисты и левые интеллектуалы сохраняли чувства симпатии к России и прежде всего к ее культуре и тому социальному вызову, который ассоциировался с революцией. Ф. де Лос Риос писал о благодарности русской культуре, о наследии великих писателей и мыслителей: «Мы все должны испытывать чувство благодарности России, …несмотря на те огромные ошибки, которые были у её революции, пришло время задуматься над ними, над тем, что в области духа она стремилась свершить. Пришло время для развития чувств братства, и это – единственное, что может внушить уверенность в светлом, более гуманном будущем»¹⁷.

Создатель идеологии индоамериканизма, перуанец Виктор Рауль Айя де Ла Торре был настолько увлечен Российской революцией, что вступил в эмиграции в Мексиканскую коммунистическую партию и побывал в Советской России в качестве делегата конгресса Профинтерна¹⁸. Айя де Ла Торре сформулировал отношение левых сил Латинской Америки к Российской революции. В 1924 г. он писал: «Я должен изложить свои впечатления в отдельной книге, которую я подготовлю после поездки по ряду регионов страны советов. Её значение больше, чем какой-либо книги о путешествиях. Как Мексика важна для Америки, так Россия для всего мира. В Мексике началась социальная революция латиноамериканского типа, и в России идет новая революция универсального типа, которая поменяет все приводные ремни истории»¹⁹. Делясь впечатлениями от путешествия в Россию в самых читаемых интеллектуальных журналах континента, он выражал воодушевление в связи с молодостью русской революции, энтузиазмом масс (прежде всего молодежи), программой просвещения, задуманной большевиками, ибо культурная революция была самой важной в созидании главной цели революции – создании нового человека²⁰. Молодежь – вот главное оружие «советов», и в Латинской Америке движение Университетской реформы подтверждало правоту выбора большевиков.

Культурная революция, положение и равноправие женщин, новый взгляд на семью, на воспитание детей и брак вызывали неподдельный интерес не только левых интеллектуалов, но и в целом в общественной среде латиноамериканских стран. Один из репортажей о положении в Советской России начинался сюжетом: русский крестьянин заявлял американскому журналисту, что самое большое изменение в их жизни состояло в том, что теперь он не мог безнаказанно бить свою жену²¹. Развод в России стал обыденным делом, рассматривался как «аннулирование брачного согласия, данного ранее» и не нес никаких ограничений в свободе нового брака для бывших супругов. Власти не вмешиваются в обстоятельства развода, занимаясь только охраной прав детей. Самое удивительное и революционное в подходе к равенству полов в браке аргентинцы увидели в одном случае судебной практики в Москве, когда алименты по содержанию общей квартиры и детей были присуждены не жене, а мужу, так как он зарабатывал значительно меньше нее, что означало «конец сексуального рабства женщин в традиционной семье». Новая мораль, заключал автор, состояла не только в полном равенстве, но и в честности отношений, которые переставали зависеть от тысяч материальных условий, внешних и внутренних предрассудков людей. В результате, женщины не стремятся своим кокетством и соблазнением привлечь в себе мужчину, а сближаются с ним на основе общих интересов в работе и досуге, по взаимной симпатии²². Лево-социалистическая «Clari-dad» приветствовала освобождение женщин и новый взгляд на семью и брак в России, подчеркивая не только юридическое равенство в браке, но и заботу государства о детях и защиту материнства. Газета приводила известный лозунг: «Дети – цветы жизни»²³. Католическому ригоризму и предрассудкам аргентинского общества противопоставлялся иной образ свободы личности не только в политике, но и в социальной, бытовой, культурной среде, а главное – освобождение от супружеского рабства.

ВОКС: пропаганда и конструирование образа «новой России»

Через ВОКС (Всесоюзное общество связей с заграницей) почти недоступную новую Россию стали посещать иностранные туристы, чьи репортажи и фото-свидетельства занимали центральное место в прессе, так, в 1926 г. журналы Буэнос-Айреса писали о посещении Москвы и Ленинграда большой группой аргентинцев²⁴. Туристы не церемонились и высказывались крайне критично о положении в стране – об этом сообщали переводчики. ВОКС, тем не менее, больше внимания обращало на симпатизирующих советской власти и способствовало созданию внепартийной сети Обществ друзей Советской России. В Аргентине такое общество было создано в мае 1925 г. В письме в ВОКС было заявлено, что цель общества – «вести пропаганду и информировать страну о той работе, которая сейчас ведется в Советской России в политической, экономической и культурной сферах»²⁵. Тогда же было принято решение об издании журнала «Revista del Oriente», который вел пропаганду достижений советской России, прежде всего в гуманитарной сфере, и привлек на сторону коммунизма и советского проекта видных деятелей интеллигенции. Во главе журнала встал «проверенный друг» СССР Арту-ро Орсабаль Кинтана, который не был членом политических партий и отмежевывался от компартии²⁶. В Москве с энтузиазмом поддержали эту инициативу «друзей СССР» из самой богатой и влиятельной страны Латинской Америки²⁷. Приветственное письмо журналу «Revista del Oriente» подписал Луначарский, а ВОКС предложило помощь. Через подставное берлинское Торгово-промышленное общество Aufbau в Аргентину переводились средства, выделяемые Заграничной комиссией ЦИК²⁸. Коммунисты Аргентины просили советские власти оказать помощь обществу, которое позволяло им расширять влияние партии среди «попутчиков», стоявших пока вне политической работы²⁹. В ВОКСе обуславливали материальную помощь соответствием публикаций в журнале «генеральной линии» партии. Для контроля начальница ВОКС О.Д. Каменева требовала присылать журнал в Москву через всё ту же берлинскую фирму³⁰. Советские чиновники были удовлетворены содержанием журнала, полного фоторепортажей, восторженных статей о советской власти и международной ситуации в духе её интерпретации Коминтерном. Каменева написала для журнала статью о советско-аргентинских связах, сделав упор на культурном обмене. Статья, по сути, была отчетом о деятельности ВОКС в европейских странах и призывом через культуру и гуманитарные связи способствовать налаживанию межгосударственных контактов между СССР и Аргентиной³¹. В ответ Общество друзей СССР направляло в Конгресс Аргентины требования признания СССР и установления дипломатических отношений³².

Издатель «Revista del Oriente» Орсабаль Кинтана во время пребывания в Париже в 1910–1920 гг. увлекся левыми идеями, а в ходе революционных событий в России испытал, как и многие латиноамериканские интеллектуалы, проживавшие в Европе, влияние Анри Барбюса и Ромена Роллана, возглавлявших дело поддержки Русской революции и идей большевизма в непартийной среде «попутчиков». В Аргентине Орсабаль был близок Х. Инхеньеросу, считал себя его учеником и сподвижником в поддержке Советской России, хотя никогда не вступал в ряды компартии. На культурно-просветительском и публицистическом поприще он принес коммунистам гораздо больше пользы, чем если бы открыто вступил в партию: под его руководством «Revista del Oriente» обращался к более широкой аудитории, особенно к интеллигенции и студенчеству. К этому времени Орсабаль, хотя и не принял большевистской ортодоксии, стал активным защитником антикапиталистического эксперимента в России – как социального, так и эстетического³³.

Журнал много места отводил успехам ликвидации неграмотности, школьной реформе, культурным процессам в Советской России, политике Пролеткульта и авангардистской эстетике, что вызывало интерес у образованной публики и деятелей культуры³⁴. Особое внимание уделялось авангардистским поискам русских художников: подробный очерк о выставке Нового советского искусства во Флоренции сопровождался большой коллекцией иллюстраций работ Фалька, Анненкова, Экстер и др.³⁵ О путях развития советской культуры, новых направлений в искусстве специально для этого журнала писал А. Луначарский³⁶. Искусство рассматривалось издателями как средство привлечь молодежь, студентов и передовых рабочих на сторону революции. На страницах журнала печатались работы молодых советских авторов – М. Зощенко³⁷, И. Бабеля³⁸, Вс. Иванова³⁹. Для него также писали выдающиеся представители латиноамериканской мысли – Х.К. Мариатеги, В.Р. Айя де ла Торре, Ди-его Ривера. В этом аргентинском журнале печатались и представители партийной «левой оппозиции» (троцкисты), чего не могли себе позволить органы компартии и Коминтерна: в частности, там появилась большая статья Виктора Сержа (Кибальчич) о роли и месте интеллигенции в революции⁴⁰. Острые вопросы, которые могли вызвать недоверие к журналу в случае прямой пропаганды, такие как антирелигиозная политика советской власти, о чем много писали консервативные издания, либо игнорировались, либо подавались нейтрально. Борьба с религией отсутствовала на страницах журнала, но он не мог пройти мимо этой темы. СССР представлялась исключительно как идеальное воплощение принципа отделения церкви от государства, и не более⁴¹.

Эпопея просвещения, расцвет новой культуры, театра, литературы привлекали внимание не только интеллектуалов, но и латиноамериканских рабочих-синдикалистов, изумлявшихся размаху культурных событий и свершений культурной революции в Советской России. В 1927 г. на празднование 10-летия Октября Коминтерн и ВОКС пригласили не только партийных деятелей, но и союзников – синдикалистов, и «попутчиков» – интеллигентов. В аргентинской делегации был рабочий, профсоюзный руководитель Абрам Резник, человек образованный и интересующийся культурой. По возвращении он опубликовал в 1929 г. замет-ки, в которых важное место заняли его впечатления от «театральной революции» в Советской России. Фактически, это сборник рецензий, сделанных Резником, посетившим множество театральных постановок. Так как он происходил из семьи русских евреев, то обходился без переводчика. Резник с удовлетворением и радостью отмечал переполненные залы всех московских театров и их доступность по цене билетов для широкой публики. Постановки Мейерхольда он называл не иначе как «революционные» и «воспитывающие новое художественное чувство». Если стилистика Мейерхольда поражала, удивляла, приводила в восхищение, то наибольший интерес вызвали мхатовские постановки, в частности, пьеса Вс. Иванова «Бронепоезд 14.69»: Резник подробно описал фабулу и режиссуру спектакля, привел диалоги⁴². Труд Резника вызвал большой интерес среди аргентинской интеллигенции, всегда внимательно следившей за новинками русской литературы и театра.

«Revista del Oriente» отличался вниманием к достижениям советского театра, таким великим фигурам театрального дела как Мейерхольд и Таиров. Обширные статьи на эту тему сопровождались богатым иллюстративным материалом. Особо отмечалась доступность театральных зрелищ, так как часть билетов бесплатно распределялись среди рабочих заводов и фабрик⁴³. Россия представала как «рай» освобожденной от власти денег культуры, расцветшей в стране Советов.

Такой образ России, достижения страны в области культуры и просвещения завоевывали гораздо больше сторонников, нежели прямолинейная политическая пропаганда местных коммунистов, побывавших в СССР, что прекрасно понимали в ВОКС. Журнал предоставлял возможность аргентинским коммунистам публиковать свои материалы, но лидеры партии, как например, В. Кодовилья, всегда выступали от имени МОПРа или иных «скрытых» коммунистических женских или студенческих организаций, и никогда от лица компартии, что помогало делу пропаганды более, нежели прямая партийная агитация.

В 1927 г. ВОКС пригласило на юбилей революции обширную делегацию латиноамериканцев⁴⁴. Многие приглашенные затем написали тексты, опубликованные как отдельными книгами, так и сериями статей в рабочей прессе. В них наряду с клише, свойственным партийным деятелям, были и некоторые критические замечания. Этим отличились аргентинец Мануэль Угарте и кубинец Серхио Карбо. Кубинский коммунистический лидер Х.А. Мелья и С. Карбо посещали одни и те мероприятия, однако, если у Мелья все соответствовало официальной советской доктрине «рабочего рая», то Карбо отмечал, что на заводах «рабо-чие жаловались на низкие зарплаты, на то, что их протесты игнорируются начальством», и с иронией описывал роскошные приемы, организованные ВОКС в Москве. Такая коррекция восторженного образа не вписывалась в планы ВОКС и Коминтерна. Карбо даже покусился на самое «святое»: он писал, что в стране, где отвергают всякое религиозное поклонение и иконопочитание, повсюду видны примеры превращения Ленина в «религиозного идола»⁴⁵. Карбо делал вывод, что русский опыт не подходит Кубе и Латинской Америке, и надо искать свой путь, что было само по себе еретической мыслью.

Среди приглашенных на 10-летие революции в Москву был выдающийся аргентинский мыслитель Мануэль Угарте. До 1917 г. Угарте жил в Париже, где был знаком и дружил со многими русскими социалистами всех мастей. Его симпатии были на стороне Плеханова. Он общался с Анжеликой Балабановой. С победой большевистской революции Угарте был сразу же насторожен репрессиями новой власти в отно-шении своих старых знакомых социалистов, меньшевиков, его беспокоила судьба Плеханова⁴⁶. И все же он с надеждой взирал на процессы обновления в России. В 1927 г. по приглашению ВОКС он отправился в Россию. Именно в Москве Угарте, уже будучи знаком ранее, по-настоящему сдружился с А. Барбюсом. Там же он познакомился с Диего Риверой. Все они жили в одной гостинице. С большим сарказмом Угарте вспоминал свой с Барбюсом визит в НКИД к Чичерину. На его предположение, что со временем «советы» восстановят свободу прессы, Чичерин расхохотался, заявив, что такой свободы нет нигде. В ответ Барбюс слегка улыбнулся. Для Угарте, полного симпатий к русскому эксперименту, это был приговор большевистскому режиму⁴⁷, тем не менее за ним закрепилась репутация агента Москвы⁴⁸. Для Угарте Российская революция была грандиозным, но исключительно национальными явлением, а для Латинской Америки её опыт был малозначим⁴⁹.

Десятилетний юбилей революции в 1927 г. не остался незамеченным латиноамериканской прессой, «толстыми» журналами, являвшимися важнейшими инструментами формирования общественной мысли и социального проектирования в обществах континента. Такой важной институцией был перуанский журнал «Mercurio Peruano», который издавал человек – символ «поколения 1900 г.», выдающийся социал-христианский мыслитель Виктор Андрес Белаунде⁵⁰. Перуанский журнал, посвятил весь номер России. Открывая целую серию статей, призванных разгадать «русскую душу» и секрет русской истории, редакция журнала заявляла: «Русский феномен – это не только социальная революция, которую переживает последние годы Россия, а весь комплекс религиозных, художественных и моральных ценностей, в которых русский народ выразил свою странную душу и глубокую драму жизни»⁵¹. В центре внимания перуанских интеллектуалов оказались проекции на современность великих русских писателей и философов: Достоевского, Толстого, Вл. Соловьева, Л. Андреева, М. Горького, А. Белого, поэтов серебряного века З. Гиппиус, В. Брюсова, Н. Гумилева, А. Блока и других. Не остались без внимания достижения в музыке, в первую очередь революционные опусы Стравинского. Анализ советского опыта присутствовал, но как отражения глубинных вековых процессов в области духа, как отражение утопических устремлений, заложенных в культурном коде русских. Для оценки России, призывал автор журнала, нельзя ориентироваться ни на сторонников, ни на противников Русской революции, ибо страна больше и значительней для мира, чем простая политическая конъюнктура⁵².

Аргентинские интеллектуалы также искали истоки русского коммунизма в литературе и культуре страны. Они обращались к работам русских литераторов, в частности, Максима Горького, для понимания истоков большевизма и перспективы развития советской России. Многие видели лишь поражения и безысходность террора⁵³. Все усилия ВОКС и сторонников «советов» не смогли преодолеть раскол в среде интеллигенции, большая часть которой проделала путь от симпатий к критическому взгляду, однако симпатия к России, советской или антисоветской осталась записанной в культурные коды латиноамериканцев, что вполне очевидно сохранилось до сегодняшнего времени.

Эудосио Равинес. Особый взгляд после подвалов Лубянки

Впервые лидер перуанских коммунистов Эудосио Равинес был приглашен в СССР на празднование десятой годовщины Октября. Когда он пересек границу СССР, то сравнивал свои эмоции с теми, которые, как он предполагал, испытывали средневековые крестоносцы и пилигримы, вступая на Святую землю. Казалось, что там веял особый ветер, по-особому выглядела земля, деревья и все окружающее⁵⁴. Однако главным впечатлением от родины мирового социализма была повсеместная нужда, разруха и голод. Даже высшие чиновники Советского государства (например, на даче у Зиновьева), хотя явно не голодали и обильно кормили гостя, жили в скромных условиях. Правда, его приятно удивила простая обстановка и быт высших деятелей СССР⁵⁵.

Равинесу, как и другим членам латиноамериканской профсоюзной делегации предложили поездку на Юг России и в Закавказье. Первым пунктом оказалась Тула, где гости Профинтерна посетили обычную деревню. Равинес был потрясен увиденным: «Пожалуй, никогда в жизни я не видел более ужасающей и страшной картины нищеты: оборванные, истощённые, грязные подобия людей. Мы не рассчитывали увидеть эту дантову картину ада. Казалось, что война только прошла по улицам поселка». На высказанное удивление от увиденного сопровождавший их сын переводчицы ответил: «В России везде так», – за что получил суровую отповедь матери⁵⁶. Делегатов Коминтерна привезли в одно коллективное хозяйство, где они встретили председателя, окруженного большой толпой местных крестьянок, которые кричали и протестовали. Они жаловались на тяжелый труд и ужасный продовольственный паек. Это было неожиданно для организаторов, которые пытались объяснять все саботажем со стороны кулачества. Контрастом этому сюжету был визит в образцовое хозяйство «Гигант», где кругом были клумбы с цветами, опрятные дома и дороги. Равинес и его товарищи по поездке искренне верили, что именно таким будет будущее, а ужасы сегодняшней деревни в России, которые они тоже видели, будут преодолены⁵⁷.

На протяжении всего пути организаторы поездки хотели показать самое лучшее и передовое: «Лучшие металлургические заводы, лучшие фабрики сельского инвентаря, лучшие дома отдыха, лучшие санатории и клубы. Но на всем этом был низменный отпечаток примитивизма, грубости и полного отсутствия вкуса. Это было огромное пространство печали, где люди как черви ведут самую ничтожную жизнь на пороге трагедии, будто бы перед лицом неминуемой смерти»⁵⁸.

Среди этого ужаса и депрессии, среди все ещё зияющей язвами нищеты обыденности контрастом, шокирующим и порой невероятным для путешествующих, были речи сопровождавших их функционеров и партийных деятелей на местах, с которыми они встречались. Все выражали убежденность в скором приходе всеобщего счастья и благосостояния. Руководители партии и колхозов заявляли, что народ не понимает своего будущего счастья и не хочет страдать во имя какого-то счастливого будущего⁵⁹. Посреди рудиментарных фабрик и нищих деревень как религиозный символ веры звучали слова партийных руководителей: «Мы сделаем из России то, чем являются сейчас США. Соединим американскую технологию и социализм!». Российские коммунисты преклонялись перед техническими достижениями Запада и не видели без их использования никакого будущего для того нового общества, которое они строили. Препятствий на этом пути русские видели немало, однако, Равинес отмечал, что главным была «вечная русская лень». Он с удовольствием приводит цитату одного из собеседников: «Нам русским нравится много мечтать и мало работать». И после этих слов все предались безудержной выпивке⁶⁰. Совпавший с празднованием десятилетия Октябрьской революции визит Равинеса, помимо знакомства с советской реальностью, удивил политическими потрясениями. Первое место в его воспоминаниях занимает описание антисталинской демонстрации рабочих Москвы, которая, по его мнению, заставила режим смягчить политический террор и направить репрессивную машину против нэпманов и кулаков, и лишь через несколько лет, укрепившись, сталинская бюрократия развязана террор против самих коммунистов⁶¹.

Второй раз Равинес попал в СССР в 1934 г. после побега из тюрьмы в Перу. После обследования в кремлевской больнице его отправили в санаторий в Сочи. Он попал в райское место, отдыхал и лечился почти во дворце, в шикарных условиях, но там уже не встретил ни одного рабочего, колхозника или красноармейца. Вокруг него в санатории отдыхали «ответственные работники» и их семьи. На его недоуменные вопросы ему с улыбкой отвечали, что у рабочих и колхозников есть свои санатории. Несмотря на весь комфорт, Равинес отметил острую нехватку медикаментов, даже вата и бинты были дефицитными⁶².

По возвращении в Москву Равинес, вместе с А. Барбюсом и Мао Цзэдуном был удостоен чести встретиться с самим Сталиным. Он работал в Коминтерне, готовил Третью латиноамериканскую конференцию компартий и 7-й конгресс. В декабре 1934 г. после убийства Кирова он стал свидетелем чисток в Интернационале, в частности присутствовал на собрании аппарата, на котором исключали из партии венгерского коммуниста и лидера Венгерской советской республики Бела Куна и многих других. Он был свидетелем, как из коминтерновского Hotel Lux (Центральный) увозили его коллег на Лубянку, и никто не вернулся.

В третий и последний раз Равинес прибыл в Москву зимой 1938 г. после Испании, где бушевала гражданская война. Он был потрясен нищетой и дефицитом после победных реляций о пятилетках и коллективизации: «Двадцать лет спустя после революции положение оставалось печальным: не только нищета и отсутствие самого необходимого, отчего страдали миллионы людей, но и атмосфера преследования и вездесущего глаза Лубянки»⁶³. До тошноты раздражал культ Сталина: повсюду его портреты и славословия в честь вождя. Новым был облик Москвы: широкие проспекты, современные дома для номенклатуры в центре города. В витринах магазинов красовались портреты Сталина рядом с ничтожным выбором крайне неприглядной по качеству обуви или других товаров. Появились огромные очереди по утрам, когда в магазинах появлялся белый хлеб. Раньше такого Равинес не помнил. Также он обнаружил, что для аппарата появились свои распределители продуктов. Равинес отмечал социальное неравенство и пропасть в образе потребления и условий жизни в первом рабочем государстве на земле – комфорт аппаратчиков и нищету рабочих, по сравнению с которой жизнь рабочих даже в таких отсталых странах, как Перу, была лучше, чем в СССР. Больше всего шокировало то, что старые друзья отказывались принимать его у себя без указаний начальства. Однако самым острым впечатлением во время этого визита был его допрос в Кадровой комиссии и НКВД, и спасло его от дальнейшей печальной судьбы только вмешательство Димитрова. Поэтому самой большой радостью было решение Коминтерна вновь отправить его на работу в Чили, а самым волнующим воспоминанием – пересечение границы СССР, куда он никогда более не вернулся⁶⁴. Ничто так не отрезвляло как прямой контакт со страшной сталинской действительностью.

Советская Россия после первой почти тотальной влюбленности со стороны латиноамериканских интеллигентов довольно быстро превратилась в предмет раздоров и вражды былых соратников и друзей. Личное и опосредованное через публикации посещавших «рабочий рай» писателей и журналистов знакомство с новой общественной реальностью одних оттолкнуло в ряды сомневающихся в «русском чуде», других – в лагерь убежденных противников коммунизма. Однако было немало тех, кто так и не смог снять «розовые очки», для них Россия так и осталась предметом восхищения, новой Меккой настоящей веры и прообразом будущего мира. На их восприятие уже не могли повлиять ни собственные впечатления на месте, ни рассказы других о советской действительности. Любую критику они воспринимали как заинтересованный, классово враждебный выпад, а неприятные очевидности готовы были объяснять, пользуясь пропагандистской фразеологией и вербальными конструкциями, предлагаемыми либо партийной литературой, ли-бо услужливыми сотрудниками ВОКСа и Коминтерна.

Отношение к СССР навсегда разделило латиноамериканских прогрессивных интеллектуалов на два непримиримых лагеря. И это разделение не было преодолено даже после исчезновения самой страны Советов в конце ХХ в.

БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES

Хейфец В.Л., Хейфец Л.С. Празднование Десятилетия Октябрьской революции и развитие латиноамериканского революционного движения // Латиноамериканский исторический альманах. №14. 2014. С. 266–291 [Jeifets V.L., Jeifets L.S. Prazdnovanie Desyatiletiya Oktyabr'skoj revolyucii i razvitie latinoamerikanskogo revolyucionnogo dvizheniya // Latinoamerikanskij istoricheskij al'manah. №14. 2014. S. 266–291]

Щелчков А.А. Российская революция и латиноамериканская интеллигенция // Новая и новейшая история. №1. 2018. C. 155-171 [Schelchkov A.A. Rossijskaya revolyuciya i latinoamerikanskaya intelligenciya // Novaya i novejshaya istoriya. №1. 2018. C. 155-171]

Янчук И.И. Коминтерн и АПРА. К истории становления идеологии и организационных форм революционного национализма в Латинской Америке. // Латиноамериканский исторический альманах. No.7. 2007 [Yanchuk I.I. Komintern i APRA. K istorii stanovleniya ideologii i organizacionnyh form revolyucionnogo nacionalizma v Latinskoj Amerike. // Latinoamerikanskij istoricheskij al'manah. No.7. 2007]

Aricó J. 1917 y América Latina // Nueva Sociedad. No.111. enero-febrero 1991.

Ávila N. Intelectuales y artistas por la Revolución: La Revista de Oriente, 1925-1926. // Revista Izquierdas. N° 25, Octubre 2015.

Hobsbawm E. Historia del siglo XX. 1914–1991. Barcelona: Crítica, 1995.

Ingenieros J. Los tiempos nuevos. Reflexiones optimistas sobre la guerra y la revolución. Madrid: ed. América, 1921.

Lucía D.O. Liberalismo y revolución: los georgistas argentinos y la revolución rusa // Pacarina del Sur. año 3. núm. 10. enero-marzo, 2012.

Montelone J. El relato de viaje. De Sarmiento a Umberto Eco. Buenos Aires: Ateneo, 1998.

Muñiz M. Viajeros cubanos a la Unión Soviética: la experiencia del periplo y las formas del relato en las plumas de Julio Antonio Mella, Sergio Carbó y Rubén Martínez Cillena (1927–1932) // Revista de la Red Intercátedras de Historia de América Latina Contemporánea 45 Año 2, N° 3, Córdoba, Diciembre de 2015.

Primeros viajeros al País de los Soviets: Crónicas porteñas 1920-1934. Buenos Aires: Dirección General del Libro, Bibliotecas y Promoción de la Lectura, 2017.

Ravines E. La Gran estafa (La penetración del Kremlin en Iberoamérica). México: Libros y Revistas, 1952.

Ugarte M. La nación latinoamericana. Caracas: Biblioteca de Ayacucho, 1978.

Ugarte M. La patria Grande. Buenos Aires, 2010 (www.bibliotecafederal.org)

Vasconcelos J. La creación de la Secretaria de la Educación Pública. México: INEHRM, 2011.