Е.Ф. МАКСИМОВИЧ: ПРЕДСТАВИТЕЛЬ «ВТОРОГО ПОКОЛЕНИЯ» ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ
E.F. Maksimovich: a representative of the "second generation" of historians among the Russian exiles

В 1920-е гг. за рубежом оказалась значительная часть российской академической и вузовской профессуры, в т.ч. несколько сотен историков. В монографии В.Т. Пашуто приводятся данные о более 200 ученых¹, по подсчетам Ю.Н. Емельянова их было 359².

По-разному сложились их судьбы. В отличие от других категорий эмигрантов профессура имела более высокий адаптационный потенциал (знание европейских языков, высокий уровень образования и квалификации), а интернациональный характер науки и давние связи с научными центрами облегчали мучительный процесс социально-психологи-ческой адаптации. Вместе с тем, отсутствие правового статуса, национально ориентированная кадровая политика стран-реципиентов, недостаточная профессиональная востребованность, недоступность отечественных архивов и библиотек, постоянная нехватка денежных средств, острая жилищная проблема, не позволяли большинству российских ис-ториков даже “старшего поколения” в полную силу продолжить научную деятельность³. Еще более сложным было положение историков т.н. “младшего поколения”, которое порой называют “незамеченным”. Последний термин был введен в середине 1950-х писателем-мемуаристом зарубежья В.С. Варшавским. Он применял этот термин к поколению ли-тераторов зарубежья, становление которых проходило в середине 1920 – начале 1940-х гг.⁴ С момента появления и до сих пор правомерность тер-мина “незамеченное поколение” вызывает немало споров⁵, поскольку речь идет о коллективном портрете эмигрантской молодежи. Принадлежность к поколению определяется не только общностью возраста, но и ценностными предпочтениями, поведенческими практиками, внешними и индивидуальными условиями самореализации.

Понятие поколений используется и в истории исторической науки, в частности, при анализе науки зарубежья 1920–1930-х гг. Как правило, выделяют первое или “старшее” поколение и второе “молодое”, причисляя к последнему тех историков, которые, получив образование в России и, будучи оставленными на кафедрах для приготовления к профессорскому званию, не успели реализоваться на Родине.

Ко второму поколению историков-эмигрантов, занимавшихся русской тематикой, можно отнести Г.В. Вернадского (1887–1973), который хотя и защитил магистерскую диссертацию в октябре 1917 г. и получил кафедру в Пермском университете, все же в ноябре 1920 г. был вынужден покинуть Россию вместе с остатками добровольческих войск; Б.А. Евреинова (1888–1933), С.Г. Пушкарева (1888–1984), А.Ф. Изюмова (1885–1950), М.М. Карповича (1888–1959), В.В. Саханева (1885–1940), М.Т. Флоринского (1894–1981), М.В. Шахматова (1888–1943). Одним из них в эмиграции удалось защитить магистерские диссертации, другим нет, но они оставались в профессии. К их числу относится и герой на-шей статьи Евгений Филимонович Максимович (1896–1965).

Скудные биографические данные Е.Ф. Максимовича рассыпаны в исследованиях, посвященных пражским историкам-эмигрантам и на-учным институциям в Праге⁶. По сути, первой публикацией, специально посвященной ему, можно считать нашу вводную статью к публикации его рукописи «Н.М. Карамзин – С.М. Соловьев – В.О. Ключевский», хранящейся в архиве музея Национальной литературы Праги⁷.

Интерес к судьбам и научному наследию историков-эмигрантов “второго поколения” в современной историографии не случаен. Он связан, во-первых, с антропологическим поворотом, характеризующимся интересом к человеческому измерению, в т.ч. в интеллектуальной истории. История науки не может быть сведена лишь к ее вершинам, интеллектуальный ландшафт разнообразен. «Сливки взбиваются из молока». Во-вторых, он связан с актуализацией в современном эмигрантоведении проблем адаптации и социальной истории науки. Важно понять, как происходит становление ученого вне привычных академических рамок в чуждой национальной культуре, чем объясняется успех и неуспех карьерной траектории, какую роль в этом играет «креативность индивида… давление материальных условий, общественных норм, правил и стереотипов, рутинных поведенческих моделей, шаблонов мышления, груз предрассудков, известных прецедентов, накопленного жизненного опыта и сети межличностных связей, растраченных сил, несбывшихся желаний и надежд»⁸. В какой-то степени эти вопросы могут быть прояснены на примере жизни и творчества Е.Ф. Максимовича, хотя на данном этапе эта работа сопряжена с определенными сложностями. В архиве русской эмиграции в Доме-музее М.И. Цветаевой (Москва) хранится личный фонд Евгения Филимоновича Максимовича, переданный его вдовой Екатериной Александровной в 1990-е гг. В нем находятся документы семейного архива, относящиеся к «пражскому» периоду жизни Е.Ф. Максимовича и А.А. Кизеветтера⁹. К сожалению, до сих пор фонд не разобран и недоступен для исследователей.

Максимович Евгений Филимонович родился в Харькове в семье директора Харьковской мужской гимназии. В 1913 г. он поступает на историко-филологический факультет Харьковского университета¹⁰, который оканчивает в 1917 г., будучи оставленным для приготовления к профессорскому званию. Дальнейшее обучение было прервано из-за начавшейся Гражданской войны¹¹. В университете он специализировался по истории России, его студенческое сочинение «Боярская Дума в XVI столетии по изданным Посольским книгам» было отмечено золотой медалью¹². Его научным руководителем был проф. В.И. Савва¹³, читавший в университете курсы «Русской истории до XVIII века», и «Российской историографии». В этом учебном заведении историографическая традиция имела глубокие корни и была представлена такими знаковыми именами как В.П. Бузескул и Д.И. Багалей. Последний читал курс российской историографиии, но Максимовичу уже не довелось его прослушать. Как отмечает в своей монографии харьковская исследовательница Ю. Киселева, с «1909/10 учебного года вместо Д.И. Багалея чтение курса российской историографии в Харьковском университете продолжил преподаватель кафедры русской истории В.И. Савва. Рукописи лекций В. И. Саввы свидетельствуют о том, что и раньше историографические сюжеты входили в содержание его лекций». Читаемый им курс «Российской историографии» состоял из «общей части» (т.е. источниковедческой), которая читалась в первом семестре, и из «специальной части» (во 2-м семестре), в которой рассматривалась «разработка российской истории в XVIII–XIX вв.»¹⁴. Таким образом, уже на студенческой скамье, Максимович мог получить солидную источниковедческую и историографическую подготовку¹⁵.

Волею исторических судеб путь в науку оказался прерванным. Не приняв большевистскую власть, молодой историк воевал против нее в составе Вооруженных сил юга России, а в 1920 г. вместе с остатками армии Врангеля эвакуировался в Турцию, где оказался в Галлиполийском лагере. Стремясь не допустить морального разложения армии, командование ужесточило дисциплину, регулярно проводило в лагере военные и штабные учения, парады и смотры, организовало работу шести военных училищ, двух офицерских школ и нескольких общеобразовательных курсов. Для проведения последних в Галлиполи был создан «Союз бывших младших преподавателей русских высших учебных заведений», который стал фактически филиалом Русской академической группы в Константинополе. В состав Союза вошел Е.Ф. Максимович. В 1921 г. он прочел слушателям курс «Русская история в период Смуты» (31 час). Одновременно он преподавал историю в русской гимназии, созданной в Галлиполи по инициативе и под патронатом баронессы О.М. Врангель. После объявления Чехословацким правительством «Рус-ской акции» члены Союза, в т.ч. и наш герой, принимали участие в организации набора студентов для обучения в Чехословакии из числа галлиполийцев и проводили для них проверочные испытания¹⁶.

В 1923 г. вместе с набранными студентами он переехал в Чехословакию и после женитьбы (1924) на дочери А.А. Кизеветтера Екатерине Александровне был «обречен» на жизнь в научном сообществе. В 1926–1945 гг. Максимович работал в отделе документов РЗИА, был ученым экспертом архива, хотя не входил в состав его Экспертной комиссии. Преподавал в Русском народном университете в Праге, был членом правления Русского исторического общества (РИО), членом-сотрудни-ком русской академической группы в Праге, входил в состав научно-исследовательского объединения при Русском Свободном университете, являлся действительным членом правления Археологического института Н.П. Кондакова, который до 1952 г. входил в состав Славянского института. С 1945 г. до выхода на пенсию работал в Славянской библиотеке, был сотрудником Чешского агентства печати¹⁷. Увлекался шахма-тами. Умер в 1965 г. в Праге.

Как видим, биография Е.Ф. Максимовича – это «разорванная биография» того поколения, которое называют потерянным. Используя выражение О. Мандельштама, можно сказать, что он принадлежал к числу людей, которые были выброшены социальной трансформацией из своих биографий «как шары из бильярдных луз»¹⁸. Академическая карьера не состоялась, хотя, в конечном счете, наш герой оставался в профессии, будучи ее «чернорабочим», работая в перечисленных выше институциях и время от времени пытаясь спрямить свою биографическую траекторию и «прорваться в большую науку». Его университетская исследовательская тема по истории Боярской Думы в XVI в. вряд ли могла быть продолжена в силу оторванности от источниковой базы, хотя известны две статьи историка, вышедшие в эмиграции, в русле его прежних интересов¹⁹. Очевидно, такая ситуация стимулировала поиск нового проб-лемного поля, новой точки приложения своих сил, о чем свидетельст-вуют его доклады на заседаниях различных обществ. Так в РИО в Праге он выступил со следующими докладами: «Международное положение ко времени начала русско-турецкой войны 1877–1978 гг.» (май 1927 г.); «Князь С.Н. Трубецкой в подготовке к восстанию 14 декабря» (30 янв. 1928 г.); «Попытка пересмотра вопроса об опричнине» (28 мая 1931 г.); «О церковно-земском соборе 1549 г. (к вопросу о первом земском соборе)» (14 апреля 1932 г.); «Хронографическая летопись: малоизученный летописный памятник» (21 ноября 1932 г.); «О положении современной русской исторической науки» (18 сентября 1936 г., Археологический ин-ститут им. Н.П. Кондакова). Еще два доклада он сделал в Русском Свободном университете: «Историческая наука в СССР: последние сдвиги» (20 ноября 1936 г.) и «Новый официальный учебник истории СССР и русская историческая наука» (23 ноября 1937 г.)²⁰ Большая часть этих докладов не была связана с его прежними университетскими интересами. Нашли отражение в его творчестве и историографические сюжеты. Они значимы для понимания оценки российского историографического процесса эмигрантским историком, находящимся внутри пражского на-учного сообщества, сопричастным деятельности его институций, знакомого с оценками в советской исторической науке представителей как старшего, так и младшего поколений отечественных гуманитариев. Обсуждение русской, а тем паче советской науки, было частью историогра-фического быта русских эмигрантов.

Итак, остановимся на нескольких известных нам историографических работах Е.Ф. Максимовича. В Праге в Литературном архиве Музея национальной литературы (Literarni archive Pamtniku narodniho pisemnictvi), в фонде писателя К.А. Чхеидзе²¹ находятся материалы профессора А.А. Кизеветтера и Е.Ф. Максимовича. Там и была нами обнаружена рукопись последнего «М.Н. Карамзин – С.М. Соловьев – В.О. Ключевский»²². Это, скорее всего, доклад или эссе, презентация сохраняющейся в эмиграции дореволюционной культурной научной традиции, в рамках которой важная роль принадлежит интеллектуальным героям, признанным классикам отечественной историографии, каковыми, безусловно, являются указанные интеллектуальные богатыри. Интересны размышления автора о роли историка в формировании исторической памяти об-щества и национальной культуры в целом. Автором поставлена задача:

«…уяснить вклад каждого из них в сокровищницу русской культуры, их роль в формировании нашего национального самосознания, в создании живущего в нашей душе образа нашего исторического прошлого. В этом процессе роль больших историков вообще очень велика, но она редко оценивается по достоинству. Мало кто отдает себе отчет в том, что бытующая в обществе на коллективном и индивидуальном уровнях картина исторического прошлого, которая оказывает громадное влияние на общественно политические взгляды является, в сущности, лишь бледным и смутным отражением образа этого прошлого, некогда привидевшегося тому или другому крупному историку. Глубина мысли, богатство использованного материала, и в особенности, художественный и архитектонический талант историка определяют насколько сообщенный им образ оказывается живучим, насколько он запечатлевается не только в сознании современников, но и последующих поколений»²³.

Карамзин, Соловьев, Ключевский позиционируются в тексте Максимовича как представители определенных этапов развития российской науки и культуры, даже типов научного творчества, а не как представители социально-классовых групп, что было характерно для находивших-ся на стадии становления марксистской историографии. Это не исключало, а скорее предполагало обращение автора к исторической обусловленности научного творчества историков. К примеру, по Максимовичу, Н.М. Карамзин – историк «ритор», его творчество всецело принадлежит «эпохе Александровского ампира, а корнями своими восходит к еще бо-лее блистательной Екатерининской эпохе». Менее явственно такая обусловленность прослеживается у «мыслителя» С.М. Соловьева, и «художника» В.О. Ключевского, хотя социальная направленность концепции последнего определена достаточно четко. Высоко оценивая художе-ственное мастерство, «живопись» историка и придавая большое значение образу в формировании исторической памяти, Максимович и сам стремился к художественному построению текста, создавая образы историков-классиков, в известном смысле, канонизируя их. Показательна в этом плане концовка его текста: «Ритор, мыслитель и художник – таковы были три крупнейшие индивидуальности, наложившие печать своего духа на видение нами исторического прошлого».

Эта работа представляет интерес также в плане сохранения и усвоения подходов, сложившихся в отечественной историографии в конце XIX – начале XX в., в частности включение ее в класс наук о культуре (В.О. Ключевский, А.С. Лаппо-Данилевский). И, как мы отмечали рань-ше, «эта линия была надолго утрачена в советском историографическом нарративе, но продолжала жить в Русском Зарубежье»²⁴. Почему и в ка-ком виде? И развивалась ли она? Это предстоит выяснить исследователям, осмысливая историографические тексты эмигрантских историков в длительной хронологической перспективе и, возможно, открывая новые имена историографов. И все же нельзя не обратить внимания на некоторую небрежность подготовленного Максимовичем текста: в нем допущено как неверное цитирование классиков, так и неточности в датах. Возможно, это издержки публицистичности текста, недоступности первоисточника, либо следствие утраты профессионализма²⁵.

Интерес Максимовича к советской историографии нашел отражение в его статье «Историческая наука в СССР и марксизм-ленинизм», опубликованной в 1936 г. в «Современных записках»²⁶. В ней, по сути дела, отрицается наличие у советской науки сущностного содержания, она рассматривается лишь как сниженный уровень бытования вульгаризированного марксизма («марксизма-ленинизма» советского извода). Как считал Максимович, характерным для марксистской идеологии, особенно в ленинском варианте, становится «отрицание автономного значения науки», что привело к тому, что «в СССР наука вообще, а история по преимуществу, является рабою политики (как в средние века “служанкой богословия”)»²⁷. Основная концептуальная установка Максимовича – подлинная историческая наука в Советской России может быть представлена лишь в досоветском, домарксистском, «до марксистско-ленинско-покровском варианте». Отсюда его глубокий пессимизм по отношению к перспективам ее развития.

В развитии советской историографии Максимович выделяет и характеризует четыре этапа (1917; 1918–1921; 1922–1927; 1929–1934), которые он оценивает с точки зрения материальных условий существования страны в целом и научного сообщества, в частности, степени свобо-ды творчества, характера взаимоотношений науки и власти. Его прогноз на будущее весьма пессимистичен, поскольку ученый предвидит «новое усиление коммунистического гнета» и новый тур репрессий против уже «очень немногочисленных» буржуазных историков. К сожалению, ожидания репрессий оказались оправданными, поскольку впереди были 1937 год и кампания борьбы против космополитизма. Не оправдалось другое – несмотря на трагизм эпохи, изломанные судьбы ученых, историческая наука в СССР все же сохранила и, весьма значительный, потенциал развития. В определенной степени это признавали даже историки эмиграции. Близкий Максимовичу по духу, родственным связям и от-ношению к советской гуманитаристике А.А. Кизеветтер, выделял все же молодых, талантливых, научно перспективных советских исследователей, в частности М.В. Нечкину (будущего классика советской исторической науки). Более развернутую характеристику состояния советской исторической науки, и заметим, более фундированную, давал А.В. Флоровский, у которого весьма критическое отношение к советской исторической науке и реалиям (политическим в особенности) ее существования сочеталось с признанием, что она «богата и обильна научными пло-дами», по крайней мере, в приоритетных областях исследования²⁸.

Процесс профессиональной адаптации человека в инокультурную среду сложен и многогранен. Несложившаяся академическая карьера Е.Ф. Максимовича, на наш взгляд, может считаться одним из вариантов стратегии поведения представителей «второго поколения» историков-эмигрантов, хотя этот вопрос еще требует дополнительных исследований в плане персонификации. Стремление научного сообщества Зарубежья воссоздать дореволюционную систему воспроизводства научных кадров в конечном итоге оказалось безуспешным. В условиях выживания большинство представителей «молодой научной поросли» были вы-нуждены разрываться между необходимостью добывания средств к существованию и желанием заниматься наукой. Условия жизни не могли не сказаться на стиле научного творчества, наблюдается дрейф от научного к публицистическому. Эти обстоятельства во многом задавали горизонты видения исторической науки в метрополии, она воспринималась как раздражающее «чужое».

БИБЛИОГРАФИЯ

Архив Российской Академии Наук (РАН). Фонд 1609.

Slovanská knihovna v Praze. Trezor – Ruský zahraniční historický archiv v Praze. Т-RZIA-4-1-27; L. 24-25.

Васильева М.А. «Незамеченность» как поэтика и опыт (о полемике вокруг «незамеченного поколения» В.С. Варшавского // Нансеновские чтения 2007. СПб.: Изд-во «Сударыня», 2008. С. 424-437.

Варшавский В.С. Незамеченное поколение. М.: «Русский путь» / Дом русского зарубежья им. Александра Солженицына. 2010. 544 с.

Волошина В.Ю. Вырванные из родной почвы. Социальная адаптация российских ученых-эмигрантов в 1920–1930-е годы. М.: «Форум», 2013. 448 с.

Волошина В.Ю., Корзун В.П. Классики в историографическом дискурсе Е.Ф. Максимовича // Мир историка: историографический сборник. Вып. 12. Омск: Изд-во Ом. ГУ, 2019. С. 315-322.

Доклад Академической группы в Константинополе и ее отделения в Галлиполи // Съезды русских академических организаций за границей. Прага. 1923. С. 43-45.

Документы к истории русской и украинской эмиграции в Чехословацкой республике (1918-1939) / сост. З. Сладек, Л. Белошевская. Praha: Euroslavica. 1998. 342 с.

Емельянов Ю.Н. История в изгнании: Историческая периодика русской эмиграции (1920–1940-е годы). М.: НП ИД «Русская панорама», 2008. 494 с.

Историческая наука российской эмиграции 20–30-х гг. ХХ века (Хроника) / С.А. Александров. М.: АИРО–ХХ, 1998. 312 с.

Каспэ И.М. Искусство отсутствовать. Незамеченное поколение русской литературы. М.: НЛО. 2005. 192 с.

Максимович Е.Ф. Н.М. Карамзин – С.М. Соловьев – В.О. Ключевский // Мир историка: историографический сборник. Вып. 12. Омск: Изд-во Ом. ГУ, 2019. С. 322-327.

Максимович Е.Ф. Историческая наука в СССР и марксизм-ленинизм // Современные записки. Париж, 1936. № 46. С. 409-420.

Максимович Е.Ф. Первосоветник Думы Боярской // Записки Русского исторического общества. Прага. 1930. Кн. 2. 141-162.

Максимович Е.Ф. Церковно-земский собор 1549 года // Записки Русского научного института в Белграде. Вып. 9. Белград. 1933. С. 1-15.

Мандельштам О.Э. Конец романа. Ленинград: Изд-во «Академия» 1928. С. 52-56.

Отчет о состоянии и деятельности Императорского Харьковского университета на 1914–1915 академический год. Харьков, Тип. «Печатное дело». 1915. Кн. 4,Ч. офиц. С. 5-8.

Пашуто В.Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М. Изд-во «Наука», 1992. 401 с.

Репина Л.П. Интеллектуальная история в человеческом измерении // Человек второго плана в истории. Вып. 3. Ростов-н/Д., 2006. С. 5-19.

Список студентов Императорского Харьковского университета на 1913–1914 академический год. Харьков. Тип. «Печатное дело». 1914.

Хроника культурной, научной и общественной жизни русской эмиграции в Чехословацкой республике / под ред. Л. Белошевской. Прага. Славянский Институт АН ЧР. 2001. Т. II. 639 с.

Шпаковская М.А. Одиннадцать лет в эмиграции (Из жизни профессора А.А. Кизеветтера в Праге) (по материалам московских архивов) // Вестник РУДН. Сер. «Международные отношения». 2001. № 1. С. 163-169.

Кісельова Ю.А. Становлення та розвиток історіографії в імператорському Харківському університеті : монографія. Х.: ХНУ імені В.Н. Каразіна, 2014. 252 с.

REFERENCES

Archive of the Russian Academy of Sciences (RAS). The 1609 Fund.

Slovanská knihovna v Praze. Trezor – Ruský zahraniční historický archiv v Praze. Т-RZIA-4-1-27; L. 24-25.

Vasil'eva M.A. «Nezamechennost'» kak poetika i opyt (o polemike vokrug «nezamechennogo pokoleniya» V.S. Varshavskogo // Nansenovskie chteniya 2007. SPb.: Izd-vo «Sudarynya», 2008. S. 424-437.

Varshavskij V.S. Nezamechennoe pokolenie. M.: «Russkij put'» / Dom russkogo zaru-bezh'ya im. Aleksandra Solzhenicyna. 2010. 544 s.

Voloshina V.YU. Vyrvannye iz rodnoj pochvy. Social'naya adaptaciya rossijskih uchenyh-emigrantov v 1920-1930-e gody. M.: «Forum», 2013. 448 s.

Voloshina V.YU., Korzun V.P. Klassiki v istoriograficheskom diskurse E.F. Maksimovicha // Mir istorika: istoriograficheskij sbornik. Vyp. 12. Omsk. Izd-vo Om. GU. 2019. S. 315-322.

Doklad Akademicheskoj gruppy v Konstantinopole i ee otdeleniya v Gallipoli // S"ezdy russkih akademicheskih organizacij za granicej. Praga. 1923. S. 43-45.

Dokumenty k istorii russkoj i ukrainskoj emigracii v CHekhoslovackoj respublike (1918–1939) / sost. Z. Sladek, L. Beloshevskaya. Praha: Euroslavica. 1998. 342 s.

Emel'yanov YU.N. Istoriya v izgnanii: Istoricheskaya periodika russkoj emigracii (1920–1940-e gody). M.: NP ID «Russkaya panorama», 2008. 494 s.

Istoricheskaya nauka rossijskoj emigracii 20–30-h gg. XX veka (Hronika) / S.A. Aleksandrov. M.: AIRO–XX, 1998. 312 s.

Kaspe I.M. Iskusstvo otsutstvovat'. Nezamechennoe pokolenie russkoj literatury. M.: NLO. 2005. 192 s.

Maksimovich E.F. N.M. Karamzin – S.M. Solov'ev – V.O. Klyuchevskij // Mir istorika: istoriograficheskij sbornik. Vyp. 12. Omsk: Izd-vo Om. GU, 2019. S. 322-327.

Maksimovich E.F. Istoricheskaya nauka v SSSR i marksizm-leninizm // Sovremennye zapiski. Parizh, 1936. № 46. S. 409-420.

Maksimovich E.F. Pervosovetnik Dumy Boyarskoj // Zapiski Russkogo istoricheskogo obshchestva. Praga. 1930. Kn. 2. 141-162.

Maksimovich E.F. Cerkovno-zemskij sobor 1549 goda // Zapiski Russkogo nauchnogo instituta v Belgrade. Vyp. 9. Belgrad. 1933. S. 1-15.

Mandel'shtam O.E. Konec romana. Leningrad: Izd-vo «Akademiya» 1928. S. 52-56.

Otchet o sostoyanii i deyatel'nosti Imperatorskogo Har'kovskogo universiteta na 1914–1915 akademicheskij god. Har'kov, Tip. «Pechatnoe delo». 1915. Kn. 4,CH. ofic. S. 5-8.

Pashuto V.T. Russkie istoriki-emigranty v Evrope. M. Izd-vo «Nauka», 1992. 401 s.

Repina L.P. Intellektual'naya istoriya v chelovecheskom izmerenii // CHelovek vtorogo plana v istorii. Vyp. 3. Rostov-n/D., 2006. S. 5-19.

Spisok studentov Imperatorskogo Har'kovskogo universiteta na 1913–1914 akademicheskij god. Har'kov. Tip. «Pechatnoe delo». 1914.

Hronika kul'turnoj, nauchnoj i obshchestvennoj zhizni russkoj emigracii v CHekhoslovackoj respublike / pod red. L. Beloshevskoj. Praga. Slavyanskij Institut AN CHR. 2001. T. II. 639 s.

SHpakovskaya M.A. Odinnadcat' let v emigracii (Iz zhizni professora A.A. Kizevettera v Prage) (po materialam moskovskih arhivov) // Vestnik RUDN. Ser. «Mezhdunarodnye otnosheniya». 2001. № 1. S. 163-169.

Kіsel'ova YU.A. Stanovlennya ta rozvitok іstorіografії v іmperators'komu Harkіvs'komu unіver-sitetі. H.: HNU іmenі V.N. Karazіna, 2014. 252 s.