СОВЕТСКИЕ УЧЕНЫЕ О СУДЬБЕ “КОЧЕВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ” (1920-Е ГГ.)
Soviet Scholars on the Fate of the “Nomadic Civilization” in the 1920s

Начатый в 1920-е гг. процесс модернизации¹ Советского государства сопровождался дискуссиями среди партийных и советских деятелей, специалистов и ученых. В это время в стране еще был возможен относительный идейный плюрализм. Изучение архивных документов и публицистики показывает, что разнообразие и борьба мнений были характерны и для дискуссий о положении в «кочевых» регионах СССР, планировании их будущего, видении их места и роли в рамках большой страны. Территория этих регионов (Бурятия, Казахстан, Калмыкия, Киргизия, Ойротия [Горный Алтай], Туркмения, Хакасия) составляла более 4 млн км^2^ (18% территории СССР), а его кочевое и полукочевое население – ок. 3 млн чел.² Сюда же нужно добавить миллионы квадратных километров на севере страны, от Кольского полуострова до Чукотки, также занятые малочисленным кочевым и полукочевым населением³.

Традиционный образ жизни большинства жителей этих территорий сохранялся после революции. Так, в самом крупном «кочевом» регионе – Казахстане (70% кочевников СССР⁴) – к 1926 г. большинство представителей титульной нации (от 55 до 75,5%⁵) вело кочевой или полукочевой образ жизни. Кочевники продолжали жить нормами обыч-ного права⁶, у них сохранялась развитая идентичность, тесно связанная с кочевым пастбищным хозяйством и родовым строем⁷ под главенством властителей – баев (варианты термина – бей, бий), манапов, аксакалов, нойонов, тайшей, зайсангов и др.

«Кочевые» регионы были фактически «государством в государст-ве». На высшем уровне власти – в ЦК РКП(б) – в 1924 г. было объявлено, «что советской власти в казахском ауле нет»⁸. О том же заявил партийный руководитель Казахстана Ф.И. Голощекин на пленуме край-кома ВКП(б) 30 апреля 1926 г.⁹ И намного позднее, в 1930 г. председатель СНК Казахстана У.Д. Исаев отмечал, что в республике «есть в бук-вальном смысле слова несоветизированные аулы»¹⁰. Такое же положение было характерно для Бурятии, Киргизии и других регионов. Не были «кочевые» территории интегрированы и в общегосударственную экономику СССР, в них царило натуральное, нетоварное хозяйство, хотя и весьма продуманное¹¹. Кочевники слабо участвовали в товарообмене, были «невыгодными» потребителями и практически ничего не поставляли на рынок. Ситуация в «кочевых» регионах, ввиду их большой площади и стратегически важного положения, не могла оставить государство равнодушным. Однако попытки советизации кочевий, предпринятые властями в 1920-х гг., в большинстве случаев не удавались.

В среде советских специалистов и чиновников в 1920-е гг. четко проявились два подхода к решению судьбы «кочевой цивилизации», их сторонников условно можно обозначить «ученые» и «власть». Представители этих «партий» активно выступали в прессе, публиковали книги, материалы исследований. Характерно, что многие представители «партии ученых» работали в органах власти (в основном, в плановых, земельных и статистических ведомствах), а некоторые ученые (их было меньшинство) примыкали к позиции «партии власти». Мнения представителей обеих «партий» могли совпадать по некоторым вопросам, а иногда были сами по себе противоречивыми или колеблющимися (так, проф. Г.Н. Черданцев в одной и той же книге писал о «примитивных» трудовых навыках кочевников и «первобытной отсталости» их хозяйственных форм, и тут же – о том, что кочевники «выработали… специфические трудовые навыки и создали особый тип хозяйства»¹²).

Однако ученые и их оппоненты расходились в главном, судьбоносном вопросе. Первые предлагали осторожную модернизацию кочевого общества – либо с полным сохранением его, либо с постепенным, эволюционным развитием во что-то другое. Вторые же выступали за принудительный перевод кочевников на оседлость. Их аргументы были просты – «кочевая цивилизация» безнадежно «отсталая», «некультурная», ее невозможно советизировать и интегрировать в экономику страны. («Звездный час» этой группы настал на рубеже 1920-х и 1930-х гг., когда в СССР началась форсированная модернизация.)

«Партия ученых» особенно ярко была представлена в крупнейшем «кочевом» регионе СССР – Казахстане, где сложился особый круг специалистов (многие из них были отправлены «на периферию» из-за своей прошлой принадлежности к партии эсеров). В их числе были руководитель Статистическо-экономического отряда Казахстанской экспедиции АН СССР С.П. Швецов, член президиума Госплана Казахстана М.Г. Си-риус, ученый, бывший деятель партии «Алаш» А.А. Ермеков. Кроме того, идеи о необходимости взвешенного и научно-обоснованного подхода к решению судьбы «кочевой цивилизации» разделяли известные московские профессора Н.П. Огановский и А.Н. Челинцев, экономист И.А. Рукавишников (жил и работал в Бурятии), заместитель председателя СНК РСФСР Т.Р. Рыскулов, некоторые руководящие работники Казахстана, Калмыкии, Бурятии и других регионов.

Ученые и их единомышленники считали, что кочевое хозяйство – единственно рациональное и целесообразное¹³, «идеально приспособленное»¹⁴ для природных, социально-экономических и иных условий тех регионов, где оно распространено. С.П. Швецов в ответ на предложения о переводе кочевников на оседлость предсказывал: «Устраните… периодическое передвижение скота по степи – и казаку¹⁵ нечего в ней будет делать, т.к. никакое иное хозяйство здесь невозможно, и степь, кормящая теперь миллионы казакского населения, превратится в пустыню»¹⁶. Т.Р. Рыскулов и И.А. Рукавишников говорили о «естественной приспособленности» Киргизии и Бурятии под животноводство¹⁷. Даже в разгар программы коллективизации и перевода кочевников на оседлость, в № 3 за 1930 г. «Известий Бурят-Монгольского обкома ВКП(б)» появилась статья, в которой говорилось, что кочевой образ жизни обусловлен объективными географическими условиями¹⁸.

Одним из главных аргументов ученых была непригодность «кочевых» регионов к земледелию. Г.Н. Черданцев выявил, что в Казахстане и Каракалпакии всего 14,1% территории подходило для обработки земли, тогда как 54,4% успешно использовалось под пастбища¹⁹. Земледелие здесь не могло быть устойчивым²⁰ прежде всего из-за проблем с во-дой. Зампредседателя казахского Госплана Е.А. Полочанский отмечал, что если перевести казахов на земледелие, то пригодной для этого территории «не хватит всем»²¹. В мае 1927 г. на первом краевом совещании плановых органов о том же предупреждал представитель Наркомзема Казахстана К. Султанбеков²². Для Киргизии была характерна «теснота земельной площади, пригодной для обработки»²³. В Калмыкии хотя и «пустовало» 2,5 млн га, почти вся территория входила в зону комплексных почв и сыпучих песков и поэтому могла быть использована исключительно под крупнопромышленное экстенсивное скотоводство²⁴, как и в соседней Астраханской губернии, где кочевали калмыки и казахи.

По мнению ученых, кочевая экономика показывала наивысшую эффективность, ведь многие занятые номадами «бесплодные» территории «не могли быть улучшены… при данном состоянии нашей техники и наших знаний». Е.М. Тимофеев обращал внимание, что казахи «ухитряются превратить в шерсть, мясо и шкуры кормовые ресурсы чернополынных степей или зарослей солянок и камышей»²⁵, т.е. самых тяжелых для освоения земель. Ученые были уверены, что кочевничество не исключает высокую культуру²⁶, а «дикость и кочевое хозяйство… вовсе не синонимы». Они отмечали культурность скотоводческих хозяйств Австралии и напоминали, что «о дикости “кочевников” Швейцарии и вообще говорить смешно»²⁷. Сотрудник Наркомзема Казахстана Д. Букинич подчеркивал, что кочевая экономика – самоценна, и это не какая-то «пережиточная» стадия, через которую якобы «проходили все малокультурные народы»²⁸. Общий вывод ученых относительно судьбы «кочевой цивилизации» был таким: она прочна, у нее есть будущее²⁹, она сохранится, «по-видимому… навсегда»³⁰. С.П. Швецов прогнозировал, что кочевание даже упрочится, ведь с повышением численности населения «нужда в обладании сухими степями… будет все возрастать»³¹. Ученые не сомневались во временном характере перехода части кочевников к оседлости в начале 1920-х гг., вследствие колоссального сокращения поголовья скота³² в тяжелое время революции и Гражданской войны.

Сторонники взвешенного подхода к «кочевой цивилизации» были уверены во вредности ускоренного или принудительного перевода на оседлость, некоторые даже отмечали наличие «“кочевых инстинктов”, которые никогда не приведут кочевника к оседлости»³³. Даже те специалисты, которые выступали за коренную модернизацию кочевой экономики, говорили о вредности оседания. Ташкентские ученые П. Погорельский и В. Батраков считали, что «обоседление… отодвинет задачи революции… на неопределенно долгое время». Они сделали вывод, что «в ближайшем будущем осесть кочевникам нельзя, хотя бы потому, что этого негде сделать»³⁴. А.П. Потоцкий отмечал, что оседание потребует огромных «капитальных затрат на улучшение земельных площадей»³⁵.

М.Г. Сириус рассчитал, что за 15 лет, с 1926 по 1941 г., в Казахстане смогло бы осесть не более 5–5,5% кочевников³⁶. А.Н. Донич, также сделав вывод, что «оседать в кочевых районах почти негде», при-водил интересный пример: в Адаевском округе³⁷ кочевники ушли от созданных для них советских «культпунктов» из-за разорительности исполнения традиционного обычая «гостевания», т.е. полного содержания всех, кто приезжал на «культпункты» к врачу, агроному и другим специалистам³⁸. Таким образом, мешали оседанию еще и этнографические особенности кочевых народов. Кочевники, жившие рядом с «культ-пунктами», которые в перспективе могли бы стать «точками оседания», по праву считали себя традиционными «хозяевами» этого места, обязанными содержать всех гостей, но это оказалось крайне разорительным, так как необычно много оказалось посетителей у «культпунктов».

Перспективы развития «кочевых» регионов виделись многим ученым и их сторонникам только в сохранении традиционной кочевой экономики³⁹. Е.М. Тимофеев призывал кочевое хозяйство «не губить, а наоборот, поощрять… развивать», «помогать, а не бороться с ним»⁴⁰.

Власти некоторых регионов иногда соглашались с мнением о необходимости взвешенного отношения к «кочевой цивилизации». Так, Дальневосточное бюро РКП(б) в 1922 г. объявило о необходимости «административного устройства бродяжих туземных племен соответственно их быту»⁴¹. В августе 1928 г. Третий пленум Киргизского обкома ВКП(б) постановил «признать наиболее целесообразной структурой скотоводческого хозяйства Кир[гизской] АССР полукочевую форму»⁴².

Мнение о вредности оседания кочевых народов разделяли местные национальные и религиозные деятели. В Казахстане к ним относились, прежде всего, бывшие члены партии «Алаш» А. Байтурсынов (был наркомом просвещения Казахстана в 1920-х гг.) и А. Букейханов. В Бурятии и Калмыкии против оседлости выступало духовенство. Глава калмыцких буддистов Шаджин-лама Л.Ш. Тепкин был уверен в том, что земледелие – «не для калмыков»⁴³. Священнослужители убеждали мирян, что переход на оседлый образ жизни ухудшит их материальное положение, затруднит кормовое обеспечение скота⁴⁴. Такие утверждения восходили к сакральному, бережному отношению кочевых народов к земле, вплоть до запрета ее вскапывать. Воспрещалось копать землю и по буддийскому учению, поскольку пахота влечет за собой уничтожение бесчисленного множества живых существ (насекомых и пр.)⁴⁵.

Ученые выдвигали конкретные предложения по модернизации кочевой экономики и условий жизни в «кочевых» регионах СССР. Они были уверены, что «устойчивое кочевое хозяйство… может приобщиться к благам цивилизации почти в той же степени, что и хозяйство полеводческое»⁴⁶. Реконструкция кочевой экономики была возможна и необходима, «но только на основе существующих форм хозяйства»⁴⁷, которые нужно было рационализировать и развивать⁴⁸. Одно из наиболее важных предложений – интенсификация животноводства, прежде всего, для увеличения товарности кочевой экономики⁴⁹. (Ведь именно ее натуральный характер был одной из главных «претензий» к кочевникам со стороны властей.) Е.А. Полочанский рассчитал, что пастбищная пло-щадь Казахстана могла обеспечить прокорм для 75 млн голов скота (а в республике в 1926 г. их было 26,5 млн). Таким образом, этот регион был способен «целиком покрыть все потребности Союза на все виды продукции животноводства». Поэтому была поставлена цель животноводство «развернуть и умножить почти в 3 раза»⁵⁰. Н.П. Огановский выступал за дальнейшее развитие скотоводства на Южном Алтае⁵¹. Т.Р. Рыскулов писал о достижимости того, что в Киргизии животноводство «примет промышленный характер»⁵².

Конкретные меры по развитию кочевого хозяйства, прежде всего, включали необходимость обеспечения скота зимними кормами⁵³, что должно было спасти от главного бича кочевой экономики – джута⁵⁴. Сюда же относились землеустройство, включая обводнение⁵⁵, расширение искусственного травосеяния, правильное использование пастбищных запасов, рационализация скотоводства с усилением в нем промышленных пород, усиление борьбы с эпизоотиями⁵⁶. По линии Наркомата промышленности и торговли нужно было принять меры по приему у кочевников продукции животноводства и «распылению промтоваров для удовлетворения нужд кочевого населения»⁵⁷. Все это должно было привести к интеграции кочевников в общегосударственную экономику.

Интересными были идеи ученых об использовании иностранного опыта. В 1928 г. проф. А.А. Рыбников (ближайший сподвижник выдающегося экономиста А.Н Чаянова) и М. Фаизов получили поручение от Наркомата земледелия Казахстана – изучить «экономическое лицо» района Туркестано-Сибирской магистрали. Они провели экспедиционные исследования и в октябре 1929 г. выдвинули предложение – создать у кочевников «трудовые самоснабжающие хозяйства» на семейной основе (т.е. по сути фермерские хозяйства, как в США и других странах) с выделением каждому по 70–90 га удобной земли. Сотрудник Госплана Казахстана П.Л. Ясинский в апреле 1930 г. (в разгар начала массовой коллективизации) на пленуме Первого казахстанского научно-исследовательского краеведческого съезда заявил, что «необходимо… на комиссионных началах допустить иностранцев, в особенности, американцев, к работе по реконструкции нашего животноводства»⁵⁸.

Часть ученых выдвигала идею о модернизации кочевий через их коллективизацию. Е.А. Полочанский предлагал создать производственные товарищества, в которые вошли бы и бедные, и богатые кочевники, что помогло бы «решить многие… вопросы национально-политическо-го и экономического значения». В них было бы изжито «рабство родового строя», ведь в новых условиях бедняки стали бы полностью независимыми от богатых сородичей. С долгосрочным кредитом в 4 млн руб. в год в течение 15 лет можно было построить для кочевых товариществ 100 тыс. новых опорных поселений-аулов⁵⁹.

П. Погорельский и В. Батраков выступали за создание кочевых колхозов и совхозов (это предложение было опубликовано в 1930 г., когда уже началась коллективизация), что привело бы к «производственному объединению распыленных скотоводов». Колхозы должны были заниматься животноводством, а совхозы стать предприятиями по переработке сельхозпродукции и «пунктами высокородных производителей». Погорельский и Батраков выступали против «новых аулов» (которые предлагал создать Е.А. Полочанский) и кредитов для оседающих кочевых хозяйств. Они предлагали создавать только крупные колхозы, так как мелкие «на практике послужат формой консервации отживающих отношений отработочных форм эксплуатации»⁶⁰.

А.Н. Донич соглашался, что кочевое хозяйство является «целесообразной и продуктивной формой использования пустынных и полупустынных пространств, которые иначе нельзя сейчас использовать совсем», но, по его мнению, надо было «еще доказать, стоит ли на данной стадии развития использовать с таким трудом эти пространства», тем более, что культурные методы хозяйствования «невозможно приспособить к кочеванию». В то же время, он предлагал «кочевое хозяйство планомерно приспособлять к культуре»⁶¹, прежде всего, в рамках создания «культурных» поселений для зимнего пребывания кочевников.

Ученые разрабатывали меры по модернизации «кочевой цивилизации» в других сферах – в частности, создание хороших бытовых и культурных условий с целью «быстрой ликвидации… отсталости»⁶². В сфере образования была предложена организация передвижных школ для детей⁶³. Развитие медицины должно было произойти путем обучения врачей из числа местного населения и организации «медицинских юрт»⁶⁴.

Хотя П. Погорельский и В. Батраков призывали избегать повторения негативного опыта советизации кочевий, они видели возможность изменить методы и усилить удачные аспекты работы кочевых советов⁶⁵), ведь имелись некоторые положительные результаты, когда работа местных властей с кочевниками шла без нажима на оседание⁶⁶. Ожидалось, что модернизация «кочевой цивилизации» в СССР, окажет позитивное воздействие на зарубежных кочевников, например, в Китае⁶⁷, где проживали многочисленные сородичи советских казахов и киргизов.

Учеными выдвигались идеи и о возможном компромиссе – сочетании кочевого скотоводства и земледелия. С.П. Швецов считал, что такое сочетание улучшит сопротивляемость неурожаю в земледелии и джуту в животноводстве⁶⁸. Некоторые специалисты соглашались на постепенный, эволюционный переход кочевников к оседанию или «полуоседанию» с сохранением животноводства⁶⁹. Е.А. Полочанский выдвинул идею создания для кочевых товариществ новых аулов с жильем европейского типа, где каждая семья жила бы в своей комнате, «достаточно просторной и светлой». По добровольному выбору или по очереди одни из них занимались бы полевыми работами, другие – кочевали со скотом и к зиме возвращались в аул⁷⁰. Е.М. Тимофеев считал, что сохранение кочевания летом и оседание кочевников в поселках на зимовье ликвидирует опасность джута «почти полностью»⁷¹. Сотрудник Наркомзема Казахстана К.А. Чувелев выступал за содействие оседанию там, где это возможно, а где нет – нужно было научить кочевников наиболее рационально использовать кормовые площади⁷².

Пожалуй, главный призыв ученых и их сторонников по поводу модернизации «кочевых» регионов, был: «Не торопиться». С.П. Швецов указывал, что изменение форм экономики – «процесс медленный и длительный»⁷³. В 1926 г. на II пленуме Казахского крайкома нарком просвещения С. Садвокасов говорил о необходимости учитывать специфику кочевого аула и прекратить идеализацию бедноты, без определенных социальных и моральных механизмов принуждения не готовой к высокопроизводительному труду⁷⁴. Даже там, где было признано возможным оседание, ученые предупреждали об опасности форсированного перевода кочевников на оседлость.

А.Н. Донич подчеркивал, что оседание не должно нарушать «экономическое равновесие»⁷⁵. П. Погорельский и В. Батраков считали, что процесс оседания начнется только после завершения коллективизации в процессе укрепления животноводческих колхозов⁷⁶. Мнение об эволюционном пути оседания кочевников разделяли и некоторые представители властей. Так, на первом Всесоюзном национальном совещании при ЦК ВЛКСМ в 1924 г. представитель Бурятии Н. Мункоев заявил, что «этот вопрос будет естественным образом разрешен, когда население будет европеизировано и будет практиковать земледелие»⁷⁷.

Присутствовал и такой подход – оставить в некоторых «кочевых» районах ситуацию как есть, так как модернизировать их все равно не получится. И.И. Маслов утверждал, что «мечтать… о создании в центральном Казакстане какого-то устойчивого хозяйства совершенно не приходится», т.к. его географические условия исключают возможность и рационализации экономики, и повышения культурного уровня населения⁷⁸. В 1928 г. инженер Г.Ф. Прокопович утверждал, что электрификация этого региона в ближайшей перспективе «неприемлема… в силу огромных расстояний… и господства почти чистых натуральных форм хозяйства на значительной части территории»⁷⁹. Однако этот подход большинство представителей «партии ученых» не разделяло.

Еще один аспект борьбы идей по вопросу о судьбе «кочевой цивилизации» – дискуссия о «кочевом феодализме». В ее рамках столкнулись сторонники мнения о том, что кочевое общество к 1920-м гг. находилось в стадии феодализма (согласно марксистской теории), и мнения о наличии в рамках «кочевой цивилизации» самобытного родового строя, который характеризовался невозможностью создания государства (если только временного и неустойчивого), родовой структурой общества, отсутствием частной собственности на землю (общинное землевладение)⁸⁰. Ряд ученых, чиновников и национальных деятелей в «кочевых» регионах (Т.Р. Рыскулов, Е.А. Полочанский, А. Байтурсынов, А. Бу-кейханов, киргизский партийный деятель А. Сыдыков и др.) поддерживали эту теорию. Бурятский ученый П.Т. Хаптаев видел в кочевом обществе признаки и патриархально-родовых, и феодальных отношений⁸¹.

Теория о родовом строе у кочевников противоречила марксистской доктрине «классовой борьбы» и теории общественно-экономических формаций (но вписывается в цивилизационную теорию А. Тойнби, разработанную в рассматриваемый нами период). В то же время, выводы сторонники теории родового строя делали разные. Национальные деятели считали, что необходимо сохранить этот строй, так как он фактически являлся «родовым коммунизмом»: «Все живут и кочуют вместе, все одинаково равны, нет классовой борьбы, нет никаких противоречий»⁸². Некоторые деятели полагали, что «русские разрушили справедливый родовой строй и беспечную счастливую жизнь казаков, управлявшихся мудрыми и справедливыми ханами, султанами, биями»⁸³. (Соответственно, перевод кочевников на оседлость стал бы дальнейшим разрушением этой жизни.) Они подчеркивали необходимость сохранения родовой структуры и традиций кочевого общества, в т.ч. «веками освящен-ного суда биев», «суда на основании обычного права»⁸⁴. Однако ученые, например, Е.А. Полочанский, придерживались диаметрально противоположного мнения, считая, что цель советской власти – освобождение кочевников от кабалы в хозяйственно-родовом строе⁸⁵.

Дискуссия ученых о судьбе «кочевой цивилизации», была пресече-на на рубеже 1920-х и 1930-х гг. вмешательством властей. Они безоговорочно отвергли идеи об осторожном отношении к «кочевой цивилизации». Представителей «партии ученых» подвергли шельмованию⁸⁶, обвинив в «кондратьевщине» и «чаяновщине» (особо отметим вышедший в 1931 г. специальный сборник статей «Кондратьевщина в Казакстане»). Возражавшие против огульного перевода кочевников на оседлость, были названы «контрреволюционерами». Одним припомнили принадлежность некогда к Партии социалистов-революционеров, других причислили к «местным националистам»⁸⁷. Доходило и до прямых оскорблений. О С.П. Швецове, скончавшемся в 1930 г., писали, что у него «черносотенная шовинистическая душа». Н.П. Огановского называли «вредителем» и «“профессором”», А.Н. Челинцева – «ученым идеологом кулачества» и просто «“ученым”» (в кавычках). У Д.Д. Букинича обнаружили «расовую философию европейского колонизатора». М.Г. Сириус был обозван «местным вредителем»⁸⁸. Последвали репрессиям. Из Госплана Казахстана весной 1930 г. был уволен П.Л. Ясинский, предлагавший привлечь для реконструкции «кочевых» регионов иностранных специалистов⁸⁹. Судьба многих других ученых сложилась гораздо трагичнее. Е.М. Тимофеев был арестован в 1937 г. и расстрелян в 1941 г., А.А. Ермеков арестован в 1938 г., находился в заключении до 1947 г., затем был вновь арестован, окончательно освобожден только в 1955 г. А.Н. Челинцев в августе 1930 г. был арестован по делу «Трудовой крестьянской партии» и отправлен в ссылку (в 1932 г. освобожден от дальнейшего отбывания наказания и вернулся в Москву).

С отвержением идей и шельмованием «партии ученых» напрямую было связано пренебрежение к природе, которое на долгие годы стало «визитной карточкой» советской власти. Конечно, здесь присутствовал скорее не злой умысел, а иллюзии, неправильное понимание или нежелание понимать природные реалии (хотя это нисколько не извиняет те ошибки, которые были допущены в СССР по отношению к природе). Власти провозгласили условия «кочевых» регионов всего лишь «относительно неблагоприятными» по сравнению с условиями европейской части СССР, Сибири и Дальнего Востока. Было объявлено, что земледелие якобы возможно в районах с годовыми осадками ниже 250 мм⁹⁰. (На самом деле, это потребовало бы колоссальных затрат на организацию орошения, даже если бы доставка воды вообще была достижимой).

В СССР (как и во всем остальном мире в этот период) бытовала слепая вера в прогресс, в победу человека и техники над природой. Вспомним известные слова И.В. Мичурина, написанные в 1934 г.: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». Власти объявили, что в «кочевых» регионах природные факторы якобы имеют «относительное, второстепенное значение для развития сельского хозяйства». Было провозглашено, что «природная среда не является грозным повелителем для современного советского земледелия»⁹¹.

Ресурсы природы стали браться без особых раздумий над последствиями. Так, уже в 1930 г. был предложен план разбора воды Сырдарьи и Амударьи на орошение, из-за чего Аральское море должно было высохнуть и исчезнуть (что, фактически, и произошло после 1960 г.). Аральский регион признавался неперспективным, и было даже высказано предложение о «хищническом вылове» аральской рыбы, пока море не высохло. С 1932 г. из такого же расчета создавался проект Главного туркменского канала, который должен был полностью лишить Аральское море поступления воды из Амударьи. Соображение, что высыхание Аральского моря приведет к экологической катастрофе, тогда совершенно не принималось во внимание. Так же обстояло дело и в отношении распашки казахских степей – были отброшены такие «мелочи», как увлажненность почвы, запасы воды в ней, мероприятия по орошению и снегозадержанию. Власти поверили в иллюзию, что из засушливого Казахстана получится сделать «вторую Украину»⁹².

Итак, советские ученые в 1920-е гг. предлагали вдумчивый, научный подход к «кочевой цивилизации». Он предполагал, во-первых, щадящее отношение к природе и отказ от растраты государственных ресурсов на ее «переделку», которая в большинстве «кочевых» регионов не имела перспектив, – т.е. то, чего, в целом, и достигла в этих природных условиях «кочевая цивилизация». Во-вторых, ученые предлагали не торопиться с решениями, считая, что резкие изменения, вмешательство в сложившийся веками образ жизни и хозяйства в любом случае ни к чему хорошему не приведет.

Ученые выдвигали такие варианты реконструкции или модернизации кочевой экономики: оставить кочевание полностью с его интенсификацией или создать симбиоз кочевого животноводства и земледелия. Можно было оставлять на теплый период года кочевников в покое, давая им уходить на пастбища, а в холодный период – на оседлых зимовках – вести с ними культурную, образовательную и другую работу, открыть школы для детей и пр. Что касается медицины и ветеринарии – создать оседлые (или передвижные) медицинские и ветеринарные станции вблизи кочевий, куда кочевники сами бы приезжали в случае необходимости. Именно такую роль и играли создаваемые в некоторых «кочевых» районах «культпункты». Продуктивной и прогрессивной идеей было создание у кочевников фермерских хозяйств на семейной основе. Однако здесь была проблема – в условиях родового строя присутствовала эксплуатация бедных сородичей со стороны баев, манапов и других родовых «авторитетов». С точки зрения советской власти, такая «классовая» эксплуатация была недопустимой.

Еще одна проблема, которая присутствовала с точки зрения государства, – как заставить кочевников сдавать мясо, молоко, кожи, шерсть и другую продукцию животноводства? Но и она была решаема. Нужно было взамен предложить кочевникам необходимые им товары и услуги (например, те же медицинские и ветеринарные). Правда, перестройка кочевой экономики на товарность могла занять много времени, а советская власть не могла себе этого позволить. Ситуация в СССР в конце 1920-х гг., когда власть приняла решение о форсированной модернизации сельского хозяйства, перечеркнула предлагавшиеся учеными варианты сохранения и реконструкции кочевой экономики.

Насколько влиятельной была «партия ученых», определить трудно. Хотя в 1920-х гг. и допускался плюрализм мнений, власть в итоге все равно поступала так, как считала нужным. Тем не менее, нельзя согласиться с мнением Д.Н. Верхотурова, что научные исследования о способе развития казахского хозяйства на основе присущих ему принципов и тенденций «появились лишь в конце 1920-х годов, когда процесс коллективизации стал набирать обороты», и ученые, стоявшие на такой точке зрения, были «немногочисленными»⁹³. Как видно из приведенных данных, таких ученых было достаточно много. Книга под редакцией С.П. Швецова «Казакское хозяйство в его естественно-исторических и бытовых условиях», которую можно назвать одной из основ вдумчивого подхода к судьбе «кочевой цивилизации», была издана в 1926 г., (т.е. не в конце 1920-х гг.), когда кочевое общество еще сохранялось практически «в первозданном виде», было далеко до массовой коллективизации и даже еще не началась конфискация байских хозяйств.

Конечно, в оценках и мнениях ученых присутствовали противоречия – все-таки они знали кочевое общество не «изнутри», а по материалам исследований. Не было у них и согласия по отдельным вопросам. Однако наличие противоречий не влияло на главную идею – осторожность и отсутствие спешки в решении судьбы «кочевой цивилизации».

В заключение отметим прозорливость А.А. Донича, который уже в 1928 г. сделал вывод о том, что «при проектировке реформы [“кочевых” регионов] будет сделано, наверно, много ошибок. Некоторые из них будут даже очень досадными»⁹⁴. Он оказался прав, что и показал процесс коллективизации и принудительного перевода кочевников на оседлость, начавшийся в 1929 г.

БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES

Абылхожин Ж.Б. Традиционная структура Казахстана. Социально-экономические аспекты функционирования и трансформации (1920–1930 гг.). Алма-Ата, 1991 [Abylhozhin Zh.B. Tradicionnaya struktura Kazahstana. Social'no-ekonomicheskie aspekty funkcionirovaniya i transformacii (1920–1930 gg.). Alma-Ata, 1991].

Благовещенский В.В. Перспективы количественного развития животноводства // Народное хозяйство Казакстана (НХК). 1926. № 3. С. 16–18 [Blagoveshchenskij V.V. Perspe-ktivy kolichestvennogo razvitiya zhivotnovodstva // Narodnoe hozyajstvo Kazakstana (NHK). 1926. № 3. S. 16–18].

Букинич Д. Задачи мелиорации в центральном районе Кирреспублики (в Тургайском и Иргизском уездах) // Советская Киргизия. 1924. № 1-2. С. 96–109 [Bukinich D. Zada-chi melioracii v central'nom rajone Kirrespubliki (v Turgajskom i Irgizskom uezdah) // Sovetskaya Kirgiziya. 1924. № 1-2. S. 96–109].

Верхотуров Д.Н. Ашаршылык: Великий голод в Казахстане 1932–1933 годов. Б.м., 2010. (Эл. издание: https://selfpub.ru) [Verhoturov D.N. Asharshylyk: Velikij golod v Kazahstane 1932–1933 godov. B.m., 2010. (El. izdanie: https://selfpub.ru)].

Герасимова К.М. Обновленческое движение бурятского ламаистского духовенства (1917–1930 гг.). Улан-Удэ, 1964 [Gerasimova K.M. Obnovlencheskoe dvizhenie buryatskogo lamaistskogo duhovenstva (1917–1930 gg.). Ulan-Ude, 1964].

Дахшлейгер Г.Ф. Из опыта истории оседания казахских кочевых и полукочевых хозяйств (до массовой коллективизации сельского хозяйства) // Советская этнография. 1966. № 4. С. 3–23 [Dahshlejger G.F. Iz opyta istorii osedaniya kazahskih kochevyh i polukochevyh hozyajstv (do massovoj kollektivizacii sel'skogo hozyajstva) // Sovetskaya etnografiya. 1966. № 4. S. 3–23].

Донич А.Н. Проблема «нового казакского аула» // НХК. 1928. № 4-5. С. 142–168 [Donich A.N. Problema «novogo kazakskogo aula» // NHK. 1928. № 4-5. S. 142–168].

Д-р Брук. О медицинской помощи кочевому населению КССР // Советская Киргизия. 1924. № 7. С. 20–21 [D-r Bruk. O medicinskoj pomoshchi kochevomu naseleniyu KSSR // Sovetskaya Kirgiziya. 1924. № 7. S. 20–21].

Ермеков А.А. Организация школ среди казакского населения // НХК. 1926. № 1. С. 113–124 [Ermekov A.A. Organizaciya shkol sredi kazakskogo naseleniya // NHK. 1926. № 1. S. 113–124].

Зверяков И.А. От кочевания – к социализму. Алма-Ата–М., 1932 [Zveryakov I.A. Ot ko-chevaniya – k socializmu. Alma-Ata–M., 1932].

Исаев У.Д. Национальная политика партии в Казакстане // НХК. 1930. № 5-6. С. 22–26 [Isaev U.D. Nacional'naya politika partii v Kazakstane // NHK. 1930. № 5-6. S. 22–26].

Каврайский В. Основные вопросы районирования и производственной специализации сельского хозяйства Казакстана // НХК. 1931. № 8-9. С. 72–90 [Kavrajskij V. Osnovnye voprosy rajonirovaniya i proizvodstvennoj specializacii sel'skogo hozyajstva Kazakstana // NHK. 1931. № 8-9. S. 72–90].

Казакское хозяйство в его естественно-исторических и бытовых условиях / Под ред. С.П. Швецова. [Кзыл-Орда], 1926 [Kazakskoe hozyajstvo v ego estestvenno-istoricheskih i bytovyh usloviyah / Pod red. S.P. Shvecova. [Kzyl-Orda], 1926].

Казиев С.Ш. Советская национальная политика и проблемы доверия в межэтнических отношениях в Казахстане (1917–1991 годы): Дис. …док. ист. наук. М., 2015 [Kaziev S.Sh. Sovetskaya nacional'naya politika i problemy doveriya v mezhetnicheskih otnosheniyah v Kazahstane (1917–1991 gody): Dis. … dok. ist. nauk. M., 2015].

Козлов А.П. Проблемы седентаризации казахского аула в аграрной политике советской власти 1920–1930-х гг. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение: Вопросы теории и практики. 2015. № 6. Ч. II. C. 92–95 [Kozlov A.P. Problemy sedentarizacii kazahskogo aula v agrarnoj politike sovetskoj vlasti 1920–1930-h gg. // Istoricheskie, filosofskie, politicheskie i yuridicheskie nauki, kul'turologiya i iskusstvovedenie: Voprosy teorii i praktiki. 2015. № 6. Ch. II. C. 92–95].

Кондратьевщина в Казакстане: Сб. ст. Алма-Ата, 1931 [Kondrat'evshchina v Kazakstane: Sb. st. Alma-Ata, 1931].

Косаков. Об оседании кочевого и полукочевого населения советского Востока // Революция и национальности. 1932. № 5. С. 49–58 [Kosakov. Ob osedanii kochevogo i polukochevogo naseleniya sovetskogo Vostoka // Revolyuciya i nacional'nosti. 1932. № 5. S. 49–58].

Маслов И.И. Пути использования центрального Казакстана // НХК. 1929. № 4-5. С. 80–87 [Maslov I.I. Puti ispol'zovaniya central'nogo Kazakstana // NHK. 1929. № 4-5. S. 80–87].

Михайлов В. Хроника великого джута. Алматы, 1996 [Mihajlov V. Hronika velikogo dzhuta. Almaty, 1996].

Овчинников В.С. Борьба партийных организаций с реакционной деятельностью ламаистского духовенства // Ученые записки Читинского пединститута. 1967. Вып. 15. С. 43–125 [Ovchinnikov V.S. Bor'ba partijnyh organizacij s reakcionnoj deyatel'nost'yu lamaistskogo duhovenstva // Uchenye zapiski Chitinskogo pedinstituta. 1967. Vyp. 15. S. 43–125].

Огановский Н.П. Южный Алтай (как можно использовать его природные богатства). М., 1922. [Oganovskij N.P. YUzhnyj Altaj (kak mozhno ispol'zovat' ego prirodnye bogatstva). M., 1922].

Очередные задачи ВКП(б) в Казакстане: Доклад т. Голощекина второму пленуму Казакского краевого комитета 30 апреля 1926 года. Кзыл-Орда, 1926 [Ocherednye zadachi VKP(b) v Kazakstane: Doklad t. Goloshchekina vtoromu plenumu Kazakskogo kraevogo komiteta 30 aprelya 1926 goda. Kzyl-Orda, 1926].

Павлов К. Против великодержавного шовинизма в экономической географии Казахстана // НХК. 1931. № 8-9. С. 147–152 [Pavlov K. Protiv velikoderzhavnogo shovinizma v ekonomicheskoj geografii Kazahstana // NHK. 1931. № 8-9. S. 147–152].

Пейн М. «Кузница» казахского пролетариата? Турксиб, нативизация и индустриализация в годы сталинского Первого пятилетнего плана // Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина. М., 2011. С. 273–309 [Pejn M. «Kuznica» kazahskogo proletariata? Turksib, nativizaciya i industrializaciya v gody stalinskogo Pervogo pyatiletnego plana // Gosudarstvo nacij: Imperiya i nacional'noe stroitel'stvo v epohu Lenina i Stalina. M., 2011. S. 273–309].

Погорельский П. Введение // Сахаров М.Г. Оседание кочевых и полукочевых хозяйств Киргизии. М., 1934. С. 7–41 [Pogorel'skij P. Vvedenie // Saharov M.G. Osedanie kochevyh i polukochevyh hozyajstv Kirgizii. M., 1934. S. 7–41].

Погорельский П., Батраков В. Экономика кочевого аула Киргизстана. М., 1930 [Pogorel'skij P., Batrakov V. Ekonomika kochevogo aula Kirgizstana. M., 1930].

Полочанский Е.А. За новый аул-Кстау. М., 1926 [Polochanskij E.A. Za novyj aul-Kstau. M., 1926].

Потоцкий А.П. Народное хозяйство Казакстана и основные тенденции его развития // НХК. 1927. № 5. С. 3–35 [Potockij A.P. Narodnoe hozyajstvo Kazakstana i osnovnye tendencii ego razvitiya // NHK. 1927. № 5. S. 3–35].

Платунов Н.И. Переселенческая политика Советского государства и ее осуществление в СССР (1917 – июнь 1941 гг.). Томск, 1976 [Platunov N.I. Pereselencheskaya politika Sovetskogo gosudarstva i ee osushchestvlenie v SSSR (1917 – iyun' 1941 gg.). Tomsk, 1976].

Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ) [Rossijskij gosudarstvennyj arhiv social'no-politicheskoj istorii (RGASPI)].

Российский государственный архив экономики (РГАЭ) [Rossijskij gosudarstvennyj arhiv ekonomiki (RGAE)].

Рукавишников И.А. Пределы земельного обеспечения населения Бурятии (земельные нормы). Верхнеудинск, 1927 [Rukavishnikov I.A. Predely zemel'nogo obespecheniya naseleniya Buryatii (zemel'nye normy). Verhneudinsk, 1927].

Рыскулов Т.Р. Киргизстан. М.–Л, 1929 [Ryskulov T.R. Kirgizstan. M.–L., 1929].

Сириус М.Г. Перспективы развития сельского хозяйства Казакстана // НХК. 1926. № 3. С. 3–14 [Sirius M.G. Perspektivy razvitiya sel'skogo hozyajstva Kazakstana // NHK. 1926. № 3. S. 3–14].

Соколовский В.Г. Казакский аул. Ташкент, 1926 [Sokolovskij V.G. Kazakskij aul. Tashkent, 1926].

Сыргабеков. Против буржуазных теорий развития сельского хозяйства Казакстана // Большевик Казахстана. 1931. № 5. С. 10–14 [Syrgabekov. Protiv burzhuaznyh teorij razvitiya sel'skogo hozyajstva Kazakstana // Bol'shevik Kazahstana. 1931. № 5. S. 10–14].

Тезисы к обоснованию перспективного плана народного хозяйства Казакстана с более подробным освещением основных моментов перспективного сельского хозяйства // НХК. 1926. № 1. С. 125–128 [Tezisy k obosnovaniyu perspektivnogo plana narodnogo hozyajstva Kazakstana s bolee podrobnym osveshcheniem osnovnyh momentov perspektivnogo sel'skogo hozyajstva // NHK. 1926. № 1. S. 125–128].

Тимофеев Е. Проблема пустыни // НХК. 1929. № 8-9. С. 65–73 [Timofeev E. Problema pustyni // NHK. 1929. № 8-9. S. 65–73].

Тогжанов Г. Буржуазные и мелкобуржуазные «теории» об ауле // НХК. 1931. № 5. С. 21–34 [Togzhanov G. Burzhuaznye i melkoburzhuaznye «teorii» ob aule // NHK. 1931. № 5. S. 21–34].

Тогжанов Г. Казахский колониальный аул. Ч. I. М, 1934 [Togzhanov G. Kazahskij kolonial'nyj aul. Ch. I. M., 1934].

Трайнин И. От первой ко второй пятилетке // Советское государство. 1932. № 9-10. С. 34–57 [Trajnin I. Ot pervoj ko vtoroj pyatiletke // Sovetskoe gosudarstvo. 1932. № 9-10. S. 34–57].

Убушиева С.И. Атеистическая пропаганда в Калмыкии. Элиста, 1986 [Ubushieva S.I. Ateisticheskaya propaganda v Kalmykii. Elista, 1986].

Хаптаев П.Т. Оседание Агинского аймака // Революция и национальности. 1932. № 5. С. 65–73 [Haptaev P.T. Osedanie Aginskogo ajmaka // Revolyuciya i nacional'nosti. 1932. № 5. S. 65–73].

Челинцев А.Н. Перспективы развития сельского хозяйства Казакстана // НХК. 1928. № 4-5. С. 23–39 [Chelincev A.N. Perspektivy razvitiya sel'skogo hozyajstva Kazakstana // NHK. 1928. № 4-5. S. 23–39].

Черданцев Г.Н. Казакстан. М., 1930 [Cherdancev G.N. Kazakstan. M., 1930].

Чувелев К.А. О реорганизации кочевого и полукочевого хозяйства // НХК. 1928. № 2-3. С. 43–58 [Chuvelev K.A. O reorganizacii kochevogo i polukochevogo hozyajstva // NHK. 1928. № 2-3. S. 43–58].

Шаумян М. От кочевья к социализму. Алма-Ата, 1965 [Shaumyan M. Ot kochev'ya k socializmu. Alma-Ata, 1965].