ИСТОРИК НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ СОКОЛОВ (НОВЫЕ ДАННЫЕ К БИОГРАФИИ УЧЕНОГО)
A Historian Nikolay Petrovich Sokolov: new information for the scholar’s biography

Имя Николая Петровича Соколова (1890–1979) одинаково торжественно упоминается на исторических факультетах Нижегородских гос- и пед- университетов. «Ученик известного российского ученого академика Н.И. Кареева, работавшего в Санкт-Петербургском университете», «отец-основатель» (наряду с С.И. Архангельским), специалист по новой истории Франции (кандидатская диссертация), политической истории Средиземноморья в средние века (докторская диссертация), блестящий лектор (комплименты в устных и опубликованных воспоминаниях), организатор и пропагандист науки – вот немногие из эпитетов, прикладываемых к имени Н.П. Соколова.

Ярким моментом его биографии является приход в высшую школу и историческую науку после вынужденного многолетнего отстранения от них. Автобиографические материалы позволяют понять, как сам Соколов осознавал эту перемену. Ранее его биография составлялась исключительно на основе воспоминаний о нем и личного фонда в Центральном архиве Нижегородской области¹. Это обстоятельство многое объясняет. С одной стороны, большую часть личного документального фонда Соколов незадолго до смерти уничтожил², с другой – в нижегородских архивах имеются еще неизученные материалы, относящиеся к биографии ученого – сведения из делопроизводственных бумаг отделов кадров пединститута и университета, что позволяет представить новые данные о его жизненном и научном пути (при цитировании сохраняются орфография и пунктуация документов).

Среднее образование Н.П. Соколов, выходец из семьи священника, получил в Арзамасском духовном училище и в Нижегородской духовной семинарии. По его признанию в автобиографии: «Из последней я выбыл по окончании четырех общеобразовательных классов и поступил по конкурсному экзамену в сентябре 1910 г. в Нежинский Историко-Филологический Институт князя Безбородко»³, законченный в июне 1914 г. с аттестатом № 1357⁴. С 1-го июня Соколов был назначен учителем гимназии и реального училища К. Мая в Петербурге «с одновременным прикомандированием к Ленинградскому университету по кафедре новой истории для подготовки к профессорской деятельности»⁵. Под Ленинградским университетом в советской анкете Соколова подразумевается Санкт-Петербургский университет, где его наставниками были профессора Н.И. Кареев, И.М. Гревс, М.И. Ростовцев, С.Ф. Платонов⁶. Кареев помнил своего ученика: «…еще очень дельный и работающий, хорошо подготовленный к научной деятельности Ник. Петр. Соколов. Он, собственно, не был петербургским студентом, а… был прикомандирован к нашему университету, избрав для своих занятий руководство мое и И.М. Гревса. Когда окончился срок его прикомандирования, он уехал на родину, и что с ним сталось, мне неизвестно, хотя одно время он и подавал вести о себе. В Соколове я видел тоже будущую научную силу»⁷. Среди учителей Соколов упомянул эмигрировавшего Ростовцева и репрессированного Платонова лишь один раз, в отличие от других наставников, не провинившихся крупно перед Советской властью. Указание на Ростовцева подтверждается воспоминаниями студента историко-филологического факультета Горьковского государственного университете (ГГУ) второй половины 1960-х гг. Н.А. Бенедиктова: «Да и попробуйте не среагировать на фразу о Тойнби, который, по словам Н.П. Соколова, был “неплохой ученик моего учителя М. Ростовцева. Тойнби пытался украсить смысл, идущий от Данилевского, но в результате его скорее затуманил!”»⁸.

Рубежом в судьбах страны и Н.П. Соколова стал 1917 год. Есть сведения о том, что политически близкий эсерам Соколов служил в аппарате Временного правительства⁹, о чем, естественно, в советских анкетах не упоминал. В воспоминаниях А.Я. Левина, ученика Соколова, со слов последнего указано: «Однако это был меньший грех, чем пребывание в рядах меньшевиков и эсеров. Этих арестовывали... Николая Петровича спасло то, что он уехал из Питера. Он состоял в эсерах, но в списках Нижегородского ЧК-НКВД не значился. Всех местных эсеров в тридцатые годы “замели”. Не случайно Соколов долго отсиживался в провинции. В 1917 году, когда был объявлен открытый конкурс по поступлению в дипломатическую службу Николай Петрович такой конкурс прошел и был назначен консулом то ли в Швейцарию, то ли в Италию, я запамятовал. Не помню также, успел он добраться до места службы или Октябрь помешал. Разговор на эту тему был, но подробности выпали из памяти»¹⁰. Предоставим слово Н.П. Соколову: «В 1917 г. весной я выдержал магистерский экзамен, но в начале 1918 г., по условиям жизни я в Ленинграде, я должен был покинуть этот город и был назначен зав. школой II ступени в с. Черновское Сергачского уезда Нижегородской губ. Вскоре я был переведен отделом Нар[одного] обр[азования] на такую же должность в с. Гагино того же уезда и губ.»¹¹; «В этой должности я продолжал работу до 1923 г., когда вследствие уничтожения истории, как предмета преподаваемого в средней школе, я вынужден был переменить работу» ¹²; «В 1923 г. я перешел на работу в потребкооперацию в г. Ветлугу Горьковской обл. (Нижегор. губ.). В 1927 г. из Ветлуги я был переведен в г. Горький, где выполнял обязанности нач. планово-финансового отдела облторготдела»¹³, и «был назначен нач. планово-финансовым сектором Горьковского сначала торготдела а затем край и облторготдела»¹⁴.

За 10 лет Соколов «приобрел некоторые познания в области экономических наук и имел ряд печатных работ в этой области»¹⁵. Далее он писал: «С конца 1934 г. преподавание истории стало восстанавливаться как в средней, так и высшей школе... Это заставило меня “самовольно” перейти в школу № 25 Ждановского района в 1936 г. в качестве преподавателя истории. Здесь я прошел аттестацию и получил звание учителя средней школы этого предмета»¹⁶. Такой поворот – от успешной карьеры практика-экономиста к началу учительской послужной лестницы – не был резким, если учесть, что в беседах с учениками Соколов упоминал постоянные занятия по истории в 1920 – начале 1930-х гг.¹⁷ В сентябре 1938 г. Н.П. Соколов был ненадолго арестован по обвинению в связях с царской фамилией Романовых¹⁸. В автобиографических документах он не писал, что арестовывался или привлекался к следствию.

Вскоре Соколов стал завучем школы № 25¹⁹. Возможно, его вступление в эту должность произошло до 1939 г. В письме С.И. Архангельскому С.Н. Чернов вспомнил об уговорах летом 1939 г. В том числе: «Помню, что Вы… хотели получить от меня заверение, что в 1939–40 г. я буду преподавать в Горьком. Помню, Вы даже привлекли к беседе об этом Вашего славного завуча»²⁰. Если так, то тогда появляются основания для идентификации завуча, упомянутого в письме Чернова. Несколько слов о нем. Сергей Николаевич Чернов – ученик С.Ф. Платонова, занимавшийся проблемами русской средневековой истории, движения декабристов²¹. Он в 1937–39 гг. преподавал в Горьковском государственном пединституте (ГГПИ). По личным причинам отказался от выездной работы в Горьком²². Декан исторического факультета Архангельский безуспешно уговаривал его продолжить преподавание в пединституте. Что заставило Архангельского привлечь Соколова к уговорам? Наверно, то, что Соколов в 1914 г. готовился к магистерским экзаменам и преподавательской деятельности в в Петербурге под наставничеством Н.И. Кареева, И.М. Гревса, М.И. Ростовцева, С.Ф. Платонова. Это были ученые, наставлявшие в магистратуре С.Н. Чернова.

С 1940 г. Соколов начал руководить педагогической практикой студентов ГГПИ²³, «в 1940 г. выдержал экзамен, именуемый кандидатским минимумом, при Горьковском педагогическом Институте»²⁴. Для Соколова этот экзамен неожиданно стал испытанием, как следует из сведения ученика С.И. Архангельского – А.Я. Левина: «… отношения между Николаем Петровичем и Сергеем Ивановичем [Архангельским] были непростыми. Николай Петрович как-то при мне с обидой вспоминал, что Сергей Иванович потребовал, чтобы он сдавал перед защитой обычные кандидатские экзамены, между тем, как он еще в Петербургском университете сдал магистерский экзамен, в том числе кляузурное сочинение. Он был оставлен в закрытой аудитории без всякой литературы и должен был экспромтом написать работу определенного объема, кажется, о Кондорсе. Потом он эту обиду припомнил. Как тогда утверждали, Сергей Иванович, выйдя на пенсию, рассчитывал, что будет в какой-то форме продолжать работу на кафедре. Но Николай Петрович, как мне тогда сказали, воспротивился, желая быть единоличным авторитетом»²⁵.

Появление на историческом факультете ГГПИ Соколова было обусловлено его желанием вернуться в науку и, как надо полагать, стремлением Архангельского создать коллектив специалистов-историков. В 1942 г., Соколов был зачислен в штат ГГПИ²⁶. Видимо, это трудоустройство было обусловлено письмом Соколова Архангельскому:

«г. Горький. 18-е июля 1942 г.

Глубокоуважаемый Сергей Иванович!

Спешно уезжая в Катунки – примерно на неделю – и не будучи уверен в возможности видеть Вас лично, позволяю себе обратиться к Вам с настоящим письмом…

Как выяснилось на заседании кафедры, Институт приступает к новому учебному году на несколько расширенной против истекшего учебного года года основе. Точнее Институт возвращается если не к прежнему объему работы (сокращ[ение] числа студентов), то более или менее к объему близкому к нему. По опыту работы в средней школе я знаю, что даже резко сократившееся число часов не находит лиц, желающих взять их. Это особенно относится ко 2й половине года. Преподаватели стремились ограничиться минимумом уроков. Вам, разумеется, понятны причины этого явления. Я не знаю, так ли обстоит дело в Институте, – судить по аналогиям не всегда возможно; но если это в какой либо мере так, т.е. если расширенный объем занятий не встретит горячего желания со стороны действующего состава преподавателей приложить к ним свои усилия, то как бы эти занятия не были ничтожны, как бы они в каком-нибудь отношении ни были неприятны или трудны, я почел бы для себя за честь взяться за эти занятия.

Я рассматриваю занятия в Институте для себя не как добывание средств к жизни, – теперь это и не моя только точка зрения, – а как почетную роль, играть которую по разным причинам суждено мне не было. Такое понимание этого дела само собою предполагает то условие, что взяться за какую бы то ни было работу я не хотел бы против чьего бы то ни было желания, – будь это даже самый скромный член преподавательского коллектива.

Вот и все. Я надеюсь, что Вы меня поймете и простите, быть может, за некоторую назойливость с моей стороны. Я должен еще раз подчеркнуть, что для меня это только желательно, но ни в какой степени не является предметом напряженных исканий, если так можно выразиться…

Пользуясь случаем, еще раз благодарю Вас, уважаемый Сергей Иванович, за проявленные Вами во всем моем деле исключительное и глубоко бескорыстное внимание и компетентные заботы.

Глубоко уважающий Вас Н. Соколов.

P.S. Через недельку предполагаю увидеться с Вами лично… Si fata sinant²⁷…»²⁸.

В 1943 г. Н.П. Соколов в Казани защитил кандидатскую диссертацию, посвященную философским и историческим взглядам Тюрго. Проблематика исследования связана с темой выпускной работы Соколова в Нежинском институте²⁹. «Ведущий историк тех лет Е.В. Тарле назвал труд диссертанта «жемчужиной»»³⁰. Степень кандидата исторических наук была присвоена Соколову лишь в 1946 г.³¹.

На этом трудности возращения Соколова в науку и высшую школу не кончились. 8 сентября 1944 г. вопрос о его служении ГГПИ обсуждался на заседании партбюро института:

«Копелова – мне кажется, что заседание кафедры дало некоторую возможность судить о Соколове, как преподавателе, о его мировоззрении. По лекциям это проверить уже нельзя, поскольку учебный год закончился. Бросается в глаза пренебрежительное отношение Соколова к студентам. Он свой курс строил так, чтобы доказать, что премудрость древней истории недоступна студентам. Он умышленно усложнял вопросы. Под конец скомкал курс, в 5 дней прочел всю историю древнего Рима… Соколова нам не переделать, придется с ним расстаться.

Сафонова – у меня твердое мнение, что у Соколова существует презрительное отношение не только к студенчеству, но и ко всему коллективу преподавателей. Он себя ведет так, будто он один преподает на должном научном уровне. Студентам в их самостоятельной работе не помогает. У меня впечатление, что он не может работать в нашем советском вузе.

Добротвор – значительная доля вины лежит на кафедре всеобщей истории. Раньше неудовлетворительно вел курс Бергер³². Потом еще хуже преподавал Илларионов. Теперь обнаруживаются серьезные недостатки у Соколова. А где же кафедра? Соколов человек способный, эрудированный. Я думаю, что нельзя идти по линии наименьшего сопротивления – освобождать его. Надо улучшить руководство им и контролировать его работу. В институте его надо оставить, но больше контролировать. С.И. Архангельский должен лучше руководить преподавателями... Необходимо продумать вопрос о мероприятиях по устранению недостатков. Соколова в институте оставить, но контролировать его.

Соболев – У Соколова выявлены организационно-методические недостатки, но за это снимать нельзя. Работает в вузе первый год.

Логинов – даю справку: Соколов читал курс истории у географов. Там остались им довольны. С.И. Архангельский намечал было перевести Соколова на Историю средних веков, но я думаю этого делать не следует. То, что Соколов скомкал курс истории Рима, в этом виноват декан, он так спланировал прохождение курса. Соколова надо оставить.

Копелова – у Архангельского С.И. было даже намерение перевести Соколова на курс Новой истории. Но я думаю, что это еще хуже.

Лизунов – у Соколова большие знания, но он занимает неправильную позицию, подчеркивая, то, что будто бы другие преподаватели читают лекции на низком уровне. Контакта с аудиторией у Соколова не было. Во время его лекций студенты нарушали дисциплину. В разговорах Соколов резко высказывался о студентах, изображая так будто большинство студентов не подготовлены к учебе в вузе.

Селезнев: беда в том, что кафедра всеобщей истории не руководила Соколовым... Удивительно, что Соколов не только по отношению к другим преподавателям, но даже по отношению к С.И. Архангельскому пытается взять верх, т.е. подчеркивать свое мнимое превосходство... Коммунисты Копелова, Дядькин и Кустов должны помочь Архангельскому устранить недостатки в работе кафедры. Переводить на средние века Соколова нельзя»³³.

В конце концов, Н.П. Соколов был оставлен на кафедре.

Очевидно, что к преподаванию в высшей школе Соколов прикладывал строгие требования, вероятно, сложившиеся у него еще до 1917 г. и закрепившиеся в годы отлучения от Истории. Студент второй половины 1960-х гг. передал мнение Соколова о «проработке» 1940-х гг.: «С его же слов, в пединституте он прослыл женоненавистником и фашистом. Дело в том, что учились там в эти годы женщины, пришедшие на истфак не по призванию, а просто уклоняющиеся от всяких воинских мобилизаций. Учиться им было неинтересно, и в своих работах они дословно переписывали тексты из учебников, а Николай Петрович беспощадно ставил им «неуды» и приводил в пример работы единственного на факультете парня, которого по болезни не взяли на фронт»³⁴.

Думается, что указанные обстоятельства были поводом. Обратим внимание, что зачинщиком обструкции Соколова выступила Ю.И. Копелова. Затем она выступила еще раз, заявив о намерении Архангельского передать Соколову курс новой истории (диссертация о Тюрго – достаточное основание). Второе заявление показательно, поскольку именно Копелова читала этот курс. Симптоматичны упоминания С.И. Архангельского. Они двояки. С одной стороны это – нападки партийных, идеологически «правильных» историков, с другой – наблюдается желание К.Г. Селезнева (представитель школы М.Н. Покровского) столкнуть историков, чья научная квалификация сформировалась до 1917 г.

Примечательно, что за несколько лет до этого о слабой школьной подготовке студентов ГГПИ докладывал на заседании кафедры истории народов СССР С.Н. Чернов, отметивший «неподготовленность студентов, неумение работать над книгой, незнание древнего русского языка»³⁵. Архангельский на заседании партбюро в феврале 1945 г., посвященном учебным делам, высказывался о слабой довузовской подготовке студентов-историков, подобно Соколову³⁶. Начиная с того же 1945 г., Соколов, согласно официальной справке, «…читает курс лекций по истории средних веков и ведет спецсеминары по истории Византии и южных славян»³⁷. Наверное, Архангельскому удалось убедить руководство ГГПИ в необходимости передачи Соколову этих курсов.

Обратим внимание на новую тему в преподавании Соколова – «истории Византии и южных славян». Истории Византии станет частью предмета докторского исследования Соколова. Почему он начал изучать Византию после диссертации об общественно-политических взглядах Тюрго? Ответ есть в фонде Архангельского. Е.А. Косминский писал ему 10 декабря 1943 г.: «Образовалась еще группа по ист[ории] Византии. Есть ли в Горьком люди, занимающиеся этими вопросами?»³⁸. Среди писем Архангельскому обнаружена почтовая карточка от 06 января 1944 г., имя отправителя которой неизвестно. Косвенные данные и детали почерка позволяют атрибутировать отправителя – Косминский. Примечательны строки: «Очень прошу Вас поговорить с Н.П. Соколовым. Если его привлекает мысль примкнуть к работе Византийской группы Инст[итута] Ист[ории] АН, сделать доклад на Визант[ийскую] или смежную тему, дать статью; взять перевод первоисточника, то мы будем очень рады»³⁹. Видимо, непосредственный импульс, подвигнувший Соколова на исследование проблематики, связанной с историей Византии, исходил от инициативы Косминского по созданию группы по исследованию истории Византии в Институте истории АН СССР.

В 1946 г. Соколов вместе с коллегами попал под прицел партийного контроля. В «Справке о состоянии воспитательной работы в вузах города Горького после решений ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам» указано, что преподаватели пединститута Н.П. Соколов и В.Т. Илларионов в своих лекциях преклонялись перед буржуазными учеными⁴⁰.

22 апреля 1949 г. Соколов присутствовал на объединенном заседании кафедр всеобщей истории и истории СССР, где «проработке» за «космополитизм» в научных и учебных трудах подверглись Архангельский и Илларионов⁴¹. В январе 1953 г. недруг Архангельского – Н.М. Добротвор – критиковал его вместе с Соколовым. Незадолго до смерти Сталина Добротвор проводил проверку кафедры всеобщей истории ГГУ. 70-летнему Архангельскому попеняли на то, что он замкнулся в академической науке, совсем не выступает с публичными лекциями, и посоветовали выехать на Сормовский завод и прочитать лекцию⁴². Соколов критиковался за то, что он в лекциях по истории Средних веков не предваряет изложение материала «учением Сталина о базисе и надстройке», что не упоминает Сталина в своих занятиях⁴³. Добротвор пытался уязвить историков дореволюционной выучки.

«Несмотря на его явную к ним враждебность, Архангельский или Илларионов (я не уверен, кто из них в это время был деканом) пригласили Добротвора прочитать нам курс истории СССР советского периода. Читал он скучно и, естественно, близко к “Священному писанию”, каковым в то время был Краткий курс Истории ВКП(б). Только два момента привлекли тогда мое внимание: во-первых, уважительное упоминание Покровского (…тогда это было рискованной ересью), во-вторых, замаскированная атака на Архангельского и Соколова. В одной из лекций, кажется, в историографическом введении, Добротовор, рассуждая об историках дореволюционной выучки, утверждал, что они, уходя от идеологической борьбы за линию партии в освещении отечественной истории и, особенно, современности, прячутся в тематике Всеобщей истории, где ведут исследования в русле буржуазной историографии и некритически используют работы враждебных марксизму авторов. Он не называл конкретных имен, Но для тех, кто знал о «разборках» в Педагогическом институте было ясно, в кого направлены стрелы. Я не ручаюсь за дословность формулировок, но смысл был именно такой. Все это было в духе времени, и я бы просто пропустил мимо ушей все эти инвективы, если бы не понял, кого именно он имеет в виду. Дело, как я понимаю, в том, что целью Добротвора было скомпрометировать классово чуждый элемент (на самом деле за этим скрывалась личная неприязнь)»⁴⁴.

В 1954 г. Н.П. Соколов защитил докторскую диссертацию «Образование и первоначальная организация Венецианской колониальной державы». В архиве хранится лишь первый ее том (508 с.), написанный в 1952 г.⁴⁵. Некоторые обстоятельства защиты открываются в письмах И.И. Любименко к С.И. Архангельскому:

30.4.1952 – «Будьте добры передать проф. Соколову, что перед отъездом я отдала отзыв о его диссертации М.В. Левченко, как заведующему кафедрой средних веков в Ленингр. Университете. Если бы защиту назначили на май или первые числа июня, то могут зачитать мой отзыв в виду отсутствия оппонента. Если понадобится экземпляр диссертации, который у меня, то его можно будет получить, т.к. в квартире моей будут жить родственники»; 9.6.1952 – «Интересуюсь вопросом о планах Соколова, диссертация которого лежит у меня без движения. В его возрасте время терять как-будто не следовало. Уезжая в Кисловодск, я отдала один экземпляр своего отзыва, который у меня давно написан, Левченке и предупредила племянницу, чтобы, в случае требования, она выдала находящийся у меня экземпляр диссертации. Ведь в крайнем случае мой отзыв могли бы просто зачитать. Но, повидимому, все осталось в прежнем положении. Сроки защиты подходят к концу, следовательно дело откладывается на осень?»⁴⁶.

Таковым после введения в оборот новых документов видится тернистое возвращение Н.П. Соколова в высшую школу и в науку. Не раз на этом пути громоздились политические и идеологические камни преткновений. Преодоление препон показывает самоценность для него исторической науки, на фоне которой меркнут все остальные увлечения и интересы. «Любил профессор Соколов, обращаясь к молодым, повторять: «Наука – самая ревнивая из женщин, она измен не прощает»»⁴⁷. Для кого-то эта позиция служения покажется узкой и однобокой (оговорим, что находил профессор Соколов время и для созерцания звездного неба через телескоп, для укрощения мотоцикла и моторной лодки, овладения искусством цветной фотографии, внимания «зарубежным голосам»⁴⁸), но такая верность однажды выбранному пути внушает уважение.

Теперь можно объяснить поведение Н.П. Соколова в 1968–69 гг. на историческом факультете Горьковского государственного университета. Вот как упоминает Соколова мемуарист, описывая изгнание диссидентов из ВУЗа: «Следующей жертвой стали В.Г. Бабаев и В. Федоров (филолог)... Я услышала голос Н.П. Соколова и подумала, вот он сейчас вас всех раскидает. Но он сказал…: «Я тебя всегда называл сынком. А теперь скажу, как говорили в монастырях, иди и проси хлеб в другом монастыре (это В.Г. Бабаеву, его аспиранту)». Услышав это, мы все вздрогнули. И это независимый Н.П. Соколов?»⁴⁹. Тем не менее, в этих словах выразилось независимое отношение Соколова к ученику, изменившему Истории как науке. Для Соколова было неважно то, ради чего изменили «самой ревнивой из женщин» – «она измен не прощает». Поэтому он и совершил акт отвержения того, кого считал сыном.

Эта верность обусловила и бескомпромиссное поведение Соколова на историографической арене. В 1961 г. С.В. Фрязинов писал в Горький о том, что в Ленинграде прошла защита диссертации Е.Ч. Скржинской об Иордане, а «с ней воевал Соколов»⁵⁰. Еще один известный эпизод из биографии ученого имеет яркое и противоречивое освещение. «Достаточно взглянуть на дискуссию в ж. «Средние века» по докладу А.И. Неусыхина, где видна наибольшая основательность в речи Н.П. Соколова, а весьма уважительный ответ академика по дискуссии фактически был направлен только нижегородскому Мастеру»⁵¹. Речь идет о критике Соколовым доклада Неусыхина⁵². Тональность этой критики, что называется, была «на грани фола». Среди горьковских историков начала 1990-х гг. ходил не отразившийся официально слух, что Соколов и Неусыхин обменялись упреками в плохом владении оппонентом латынью средневековых источников. Активность Соколова на дискуссии проявилась и в обсуждении доклада А.Я. Гуревича. Если доверять свидетельству Л.М. Баткина: «А весной 1966 г. я впервые услышал публичное выступление Гуревича: тоже в Москве, на многолюдной конференции по генезису феодализма. Именно его яркий доклад, произнесенный, как всегда, стремительно и непринужденно, и повторное слово, взятое для отповеди, если не ошибаюсь, итальянисту Соколову, оказались стержнем острой фабулы этой конференции»⁵³, – то надо констатировать, что отчет о дискуссии не отразил всей отповеди Гуревича. Соколов и сам выступал задиристо, принципиально, отстаивая подходы классической исторической науки (в том числе, уже сложившейся советской) перед модерновыми новациями, выраженными А.Я. Гуревичем⁵⁴.

Соколов бескомпромиссно боролся и с рядом коллег. Близкий ему по возрасту С.В. Фрязинов сообщал горьковскому корреспонденту о намерении Соколова «воевать» с В.В. Пугачевым⁵⁵. «Война» развернулась принципиальная, если судить по одному свидетельству (без даты и контекста): «В.В. Пугачев как-то предложил опубликовать одну из последних работ Николая Петровича в вузовском сборнике. – Зачем? Это интересно всего 7 или 8 человекам на Земле [риторический вопрос Н.П. Соколова]»⁵⁶. Пугачев пытался восстановить отношения, по крайней мере, сделать их нейтральными и ради этого предложил Соколову опубликоваться, но тот самоуничижительно и категорично обесценил этот жест. Хотя до конфликта недавно пришедший на исторический факультет ГГУ Пугачев активно содействовал изданию в Саратове докторской монографии Соколова⁵⁷, посвященной образованию Венецианской колониальной империи⁵⁸. Потерей для историко-филологического факультета стал уход крупного антиковеда В.Г. Боруховича. «В.Г. Борухович защитил докторскую диссертацию в 1967 году... Конфликтная ситуация с неконфликтным В.Г. Боруховичем, усугубленная склоками на факультете, закончилась его отъездом в Саратов. Для факультета это была потеря… Нужен был уровень и блеск, а появившийся взамен античник, если его и наработает когда-либо, то пройдут многие десятилетия»⁵⁹. Сторонники политической борьбы, нацеленной на создание условий для занятия исторической наукой, в этом уходе винили Соколова: «И, конечно, не без благословения Соколова с кафедры – и из университета – был вытеснен В.Г. Борухович»⁶⁰. В отношении Соколова к Боруховичу мог примешиваться и другой мотив. Объясняя уход Боруховича в Саратовский университет, мемуарист отметил: «Потом я узнал, что антисемитизм исходил прежде всего от профессора Н.П. Соколова»⁶¹.

Эти обстоятельства позволяют объяснить позицию Соколова в 1968–69 гг. В цитате, где вопрошается о независимости Н.П. Соколова, встречаемся «с искусственным переносом тех идей и социальных переживаний 1960–1970-х гг. на людей более ранних поколений». 75-летний Н.П. Соколов высказывался по поводу социалистической действительности в стране: «Раскачивать лодку социализма – это вредное дело, которое ни к чему хорошему не приведет»⁶². Эта позиция не противоречит жизненному опыту Соколова. «Он часто говаривал, что принадлежит к самому несчастному поколению русских людей: две мировые войны, три российские революции, голодовки 20-х, раскулачивание 30-х, “ежовщина” – это далеко не все, что пришлось пережить»⁶³. Вот еще одно красноречивое свидетельство – из противоположного лагеря – студента-диссидента второй половины 1960-гг.:

«В 1965 г. в ВУЗах был введен курс научного атеизма. Читать его у нас дали удивительному человеку и большому ученому Николаю Петровичу Соколову… Иногда в середине лекции, видя, увы, полное отсутствие внимания (большинство читали в это время самиздат, данный на одну лекцию) – он внезапно замолкал. Молчание продолжалось одну-две минуты. Мы, оглушенные его молчанием, тоже останавливались. Почти бесшумно прятался самиздат, раскрывались тетради с конспектами лекций и наступала напряженная тишина. Николай Петрович, не глядя на нас, спокойно подходил к окошку и… негромко говорил: “Когда я весной 1911 г. гулял по берегам Рейна, увитым виноградниками…” затем следовала небольшая пауза и далее “А в России порядка все нет и нет”. Затем он подходил к кафедре и спокойно продолжал свой рассказ. Мы… выслушивали эту сентенцию, чувствуя смущение и стыд. Но через 10–15 минут листы самиздата снова ложились на наши колени, лекция продолжалась обычным порядком. Как я сейчас думаю, он не был атеистом, но, конечно, не был и верующим. Скорее всего, это был позитивист, поклонник разума и научной истины. И, как ни странно, это и оказалось “ахиллесовой пятой” нашего курса научного атеизма. Он не мог говорить и рассказывать так, как это требовалось программой, не мог повторять азы жалких брошюр… Он предложил нам принести на занятия тексты Библии, чтобы на семинарах работать с ними… Открывалась неисчерпаемая сокровищница мысли, чувств, нравственных требований. Мы были ошеломлены»⁶⁴.

Контекст приведенных свидетельств позволяет присоединиться к мнению Е.В. Кузнецова об отношении Н.П. Соколова к процессам на историко-филологическом факультете ГГУ в 1960-е гг.: «Я должен со всей ответственностью заявить читателям, что мой наставник Н.П. Соколов был на стороне защиты существовавшего государственного порядка... Ключевым словом является понятие “порядок” – тот порядок, который позволял спокойно и плодотворно трудиться»⁶⁵. Думается, что смена социального строя, от которого много претерпел Н.П. Соколов, казалась ему чреватой потрясениями и лишениями, грозящими прервать развитие науки, установившееся течение жизни и привычный исследовательский процесс. В последнем можно усмотреть и желание подладиться под тональность советской идеологии. Возможно, не только этими мотивами руководствовался Н. П. Соколов, обрушиваясь на своего ученика В. Бабаева:

«Человек он был жесткий... Он… считал, что трудные перепитии собственной судьбы дают ему право не очень сочувствовать другим. Он не хотел ввязываться ни в какие проблемы, грозящие неприятностями. Отсюда и его поведение в истории с Бабаевым. В борьбе, которая развернулась на истфаке между диссидентствующим Пугачевым и его противниками, Соколов довольно жестко выступил против пугачевцев… Трудно сказать, что именно лежало в основе позиции Николая Петровича – вынужденный конформизм или убеждения. Помню наш с ним разговор где-то в конце 50-х годов… Тогда актуальными были суждения о культе личности. Николай Петрович держал в руке палку, бил ей по песку, поднимая пыль, и повторял: “Массы – пыль, пыль. Только личность, только личность делает историю”. Примерно, в это же время мы… обсуждали американский фильм “Война и мир”… Потом разговор как-то соскочил на сам роман, и в какой-то связи Николай Петрович сказал, “Хватит в России переворотов. Не дай бог”. Возможно, именно отсюда и его позиция»⁶⁶.

Тем не менее, Соколов не принимал советский строй:

«Нонконформизм Н.П. Соколова выражался через призму локальных сюжетов лекционного материала, благо европейская история представляла обширное поле для ассоциаций. Как-то я зашла на его лекцию по античной истории (двери его аудитории были всегда открыты для всех желающих). Речь шла о событиях периода Октавиана Августа, когда при сохранении прежних форм государственного устройства, по сути, менялся политический режим, вводились другие нормы общественной жизни. Sapienti sat (умному достаточно) – закончил свою лекцию профессор. Современность имплицитно присутствовала в его лекции»⁶⁷.

Жизненный опыт Соколова вкупе с научной и гражданской позицией, выстраданной Историком, надолго оторванным от Дела жизни будил мысли о том, что не было сделано, поскольку жил он в «эпоху перемен». «Исчезнет боль разочарования, и как-то, казалось бы, в совершенно спокойной беседе обмолвится перед своими близкими учениками профессор Соколов о пережитом, придут ему на ум слова друга М.В. Левченко, памяти которого Н.П. Соколов посвятил свою монографию о Венецианской колониальной империи: “Если бы не случилось то, быть бы нам с Вами, любезный Николай Петрович, академиками”»⁶⁸. Возможно, Соколов вычленил из слов Левченко идею о том, сколько не было сделано того, за что до 1917 г. избирали в Академию наук. В свою очередь, по отношению к ровеснику, единомышленнику, коллеге по преподаванию в ГГУ, эрудиту, знатоку истории Французской революции, средневековой истории Пиреней Сергею Васильевичу Фрязинову (1891–1971) Николай Петрович изрек: «Сергей Васильевич родился не в свой век: ему бы в Париж XVII века, чтобы стать украшением монастыря Св. Мавра (монахи которого проявили себя как глоссаторы и публикаторы древних текстов – преимущественно латинских и греческих)»⁶⁹.

Повторное упоминание метафоры монастыря, употребленной Н.П. Соколовым по отношению к исторической науке и месту, где обучают ее азам, позволяет представить образ Истории, сложившийся у Соколова. Монастырь – пространство, отгороженное от внешнего мира с его суетностью и страстями, что позволяет осуществлять служение.

БИБЛИОГРАФИЯ

• Андреева Т.В., Соломонов В.А. Историк и власть: Сергей Николаевич Чернов. 1887–1941. Саратов: Изд-во «Научная книга», 2006. 376 с.
• С.И. Архангельский как наставник и ученый (интервью Р.В. Шиженского с Е.В. Кузнецовым) // Пиренн А. Средневековые города и возрождение торговли/Перевод с английского и предисловие С.И. Архангельского. Нижний Новгород: Изд-во Нижегородского государственного педагогического университета, 2009. С. 142–145.
• Баткин Л.М. О том, как А.Я. Гуревич возделывал свой аллод // Одиссей. 1994. № 2. С. 5–28.
• Выпуск 1964 г. Нина Николаевна Байдакова // Исторический факультет глазами выпускников и сотрудников (выпуск третий). Нижний Новгород: Изд-во ННГУ, 2006. С. 43–47.
• Григорьева Е.А., Кузнецов А.А. Представители петербургской исторической школы в Горьковском педагогическом институте (проблема адаптации традиций исторических школ в советском образовании 1930 – 1950-х гг.) // Мир историка: историографический сборник. Вып. 7. Омск: Изд-во Омского госуниверситета, 2011. С. 205–223.
• Гуревич А.Я. Некоторые нерешенные проблемы социальной структуры дофеодального общества. Индивид и общество (Тезисы доклада) // Средние века. Вып. 31. М., 1968. С. 64–65.
• Динес В.А. Пугачев Владимир Владимирович // Историки России. Биографии. М: РОССПЭН. 2001. С. 841–846.
• Капранов М.С. Далекое – близкое // Исторический факультет глазами выпускников и сотрудников. Нижний Новгород: б/и, 2005. C. 108–112.
• Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1990. 384 с.
• Кузнецов А.А. «Ошибки космополитического порядка налицо…»: к истории одной идеологической кампании в г. Горьком // Альманах по истории Средних веков и раннего Нового времени / Под ред. А.Н. Маслова. Нижний Новгород: Пламя, 2011. С. 82–102.
• Кузнецов Е.В. Одна жизнь менялась на другую. Мемуары русского историка. Арзамас, 2008.
• Кузнецов Е.В., Меженин В.М. Николай Петрович Соколов // Горьковский государственный университет: выдающиеся ученые. Горький: Издательство ГГУ, 1988. С. 126–136.
• Меженин В.М., Кузнецов Е.В. Страницы нижегородской историографии: профессор Н.П. Соколов // Исследования по истории России. Межвузовский сборник научных трудов. Нижний Новгород: Изд-во НГПУ, 1996. С. 165–174.
• Не подводя итоги… (Письмо профессора А.Я. Левина А.А. Кузнецову по поводу его статей, посвященных борьбе с космополитизмом в исторической науке г. Горького и биографии Н.П. Соколова от 28.09.2011) // Альманах по истории Средних веков и раннего Нового времени / Под ред. А.Н. Маслова. Нижний Новгород: Пламя, 2011. С. 103–108.
• Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному (Тезисы доклада); Обсуждение доклада А.И. Неусыхина (выступление Н.П. Соколова и часть ответа А.И. Неусыхина, адресованная Н.П. Соколову) // Средние века. Вып. 31. М.: Наука, 1968. С. 45–48, 56–58, 59–61.
• Николай Анатольевич Бенедиктов // Исторический факультет глазами выпускников и сотрудников (выпуск второй). Нижний Новгород: б/и, 2005. С. 55–61.
• Обсуждение доклада А.Я. Гуревича (выступление Н.П. Соколова и часть ответа А.Я. Гуревича, адресованная Н.П. Соколову) // Средние века. Вып. 31. М.: Наука, 1968. С. 70–71, 72–76.
• Обсуждение доклада А.И. Неусыхина (выступление Н.П. Соколова и часть ответа А.И. Неусыхина, адресованная Н.П. Соколову) // Средние века. Вып. 31. М.: Наука, 1968. С. 56–58, 59–61.
• Помазов В.В. Духовной жаждою томим (Из воспоминаний выпускника истфака) // Исторический факультет глазами выпускников и сотрудников (выпуск второй). Нижний Новгород: б/и, 2005. С. 34–53.
• Соколов Н.П. Образование Венецианской колониальной империи. Саратов: Изд-во Саратовского государственного университета, 1963. 563 с.
• Строгецкий В.М. Несколько слов о В.Г. Боруховиче // Владимир Григорьевич Борухович в воспоминаниях и письмах. Саратов: Изд-во Саратовского университета, 2009. С. 77–79.

• Фионова Н.А. Николай Петрович Соколов. Биобиблиографическая справка. Горький: Изд-во ГГУ, 1990. 16 с.